paserbyp

В СССР не было какого-то собирательного названия всех, кто работал в МВД, КГБ и Минобороны, — были просто милиционеры, чекисты, военные. Руководители этих структур не образовывали особой группы в советской номенклатуре.

Почему?

Тут надо рассказать о руководящей и направляющей роли КПСС, но это тема другого исторического исследования.

Перемены начались в перестройку. Тогда сразу у нескольких руководителей силовых служб возросла политическая роль: в нестабильной ситуации им все чаще приходилось принимать политические решения. Например, в апреле 1989 года решение о силовом разгоне демонстрации в Тбилиси (так называемая «ночь саперных лопаток»), когда погиб 21 человек, принимали совместно республиканское партийное руководство и военные — и последних называли «силовиками».

Спустя год журналисты газеты «Коммерсант» предсказывали военный мятеж. Они предполагали, что его возглавят «силовые структуры власти». В августе 1991 года произошел путч, организованный руководителями КГБ, МВД и Министерства обороны.

А в 1993 году, после силового разгона Съезда народных депутатов и Верховного совета России, журналисты и обозреватели стали обсуждать роль «силовых министров» и «силовиков» в конфликте президента и парламента, а также в новой структуре российской государственности. И это слово окончательно закрепилось в российских СМИ.

После прихода Путина к власти, в 2000 году, выходцы из силовых структур получили небывалое политическое влияние. В 2003 году они занимали больше половины высших государственных должностей. Для сравнения: в последние годы советской власти, когда их значимость вроде бы возросла, — всего 4%.

По подсчетам политолога Николая Петрова, на 2019 год в России было около 4,5 миллиона сотрудников силовых служб — около 6% населения. Это, конечно, много, но дело даже не в количестве.

Силовики — это те, кто имеет право и возможность применять насилие (включая лишение свободы и изъятие собственности) от имени государства. Это Министерство обороны и Вооруженные силы, МВД (полиция), Росгвардия, ФСБ, прокуратура, Следственный комитет, Служба внешней разведки, ФСИН (тюремщики), ФСО (охранники высших чиновников и важнейших объектов), судебные приставы, таможенники и даже МЧС.

Зачем нужна каждая из этих структур и зачем каждой из них право на насилие — понятно (кроме, пожалуй, МЧС). Но многие из них в современной России имеют, помимо своих основных функций, еще и побочные. Например, Главное управление Генштаба (в структуре Минобороны) — это, по идее, военная разведка, но ее сотрудников подозревают в попытке убийства бывшего советского разведчика Сергея Скрипаля в британском Солсбери, а также в дестабилизации ситуации на юго-востоке Украины в 2014 году.

Центр «Э» (в структуре МВД) следит за протестующими на митингах, его сотрудники внедряются в оппозиционные структуры, а также занимаются мониторингом социальных сетей в поисках «экстремизма». А росгвардейцы не только подавляют массовые протесты, но и работают полицейскими и охранниками важных объектов на оккупированных украинских территориях.

В силовые структуры переданы многие функции, не связанные напрямую с применением насилия, но почему-либо отнесенные к категории «вопросов безопасности». В структуру ФСБ входит много экспертных, научных, аналитических служб. Иногда и они действуют как «настоящие силовики» (например, «ведомственные» химики участвовали в отравлении Алексея Навального). Аналитическая служба ФСО проводит социологические опросы (их результаты не публикуются), по которым, видимо, политическое руководство судит о настроениях в обществе, а пропаганда получает указания, как нужно освещать разные события.

Все эти «побочные функции» размывают значение слова «силовики». Считать ли таковыми только тех, у кого есть погоны и табельное оружие? Или «ведомственные» химики, социологи и пиарщики — тоже силовики?

Ситуация осложняется тем, что у слова «силовики» есть и еще одно значение. В начале 2000-х так стали называть крупных политиков, чиновников и бизнесменов, которые придерживались «силовых методов». Среди них были как собственно силовики (скажем, тогдашние генпрокурор Владимир Устинов и директор ФСБ Николай Патрушев), так и люди, не имеющие связей (по крайней мере подтвержденных) с силовыми структурами: «православный олигарх» Сергей Пугачев, Игорь Сечин (тогда замглавы президентской администрации, ныне глава «Роснефти»).

Под «силовыми методами» подразумевалось, попросту говоря, ведение дел при помощи государственного насилия: посадить противника или отжать приглянувшийся бизнес, пригрозив владельцу посадкой. Это испытали на себе, например, Владимир Гусинский (в 2000 году его посадили в тюрьму, через месяц он согласился продать свои медиаактивы «Газпрому» — и его тут же выпустили) и Михаил Ходорковский (посадили в 2003-м, компанию ЮКОС объявили банкротом в 2007-м, ее основные активы достались «Роснефти»).

Именно в этом значении — «политики и особенно бизнесмены, которые не конкурируют, а сажают и не покупают, а отжимают» — русское слово siloviki в начале 2000-х вошло в другие языки вслед за pogromʼом и sputnikʼом. Уже в 2007-м американский политолог придумал путинской элите новое название — «силовархи».

Пожалуй, даже разновидностей силовиков в России многовато.

Начальство «классических» силовиков образует в российской элите несколько корпораций, которые между собой конкурируют, а иногда и откровенно враждуют. В 2018 году, по подсчетам «Трансперенси интернешнл — Россия», каждый пятый депутат Думы был лоббистом какого-то силового ведомства, преимущественно ФСБ и Минобороны. Это тоже конкуренция за ресурсы: расширение полномочий или увеличение финансирования какого-то одного ведомства — это почти всегда сокращение другого.

Главный их ресурс — доступ к Путину и возможность как-то влиять на его решения. Даже в условиях, когда силовики теряют деньги из-за затягивающейся войны, их лояльность остается безусловной.

Ни одна из силовых корпораций не обладает достаточной силой для захвата и удержания власти. Во-первых, там есть своя система сдержек и противовесов: их единственный общий интерес — сохранение режима, а во всем остальном они между собой конкурируют. А во-вторых, ни одна из корпораций не обладает публичной поддержкой. Единственный источник их легитимности — Путин.

Сам Путин это тоже хорошо понимает — и подкидывает силовикам работу. В условиях войны ее становится еще больше — а значит, силовой аппарат нужно расширять. Потом этому расширенному аппарату нужно доказывать свою нужность и выслуживаться, чтобы получить побольше ресурсов, — и это тоже способствует расширению репрессий. Так может продолжаться долго — но не до бесконечности.

Особенность силовиков как элитной группы в том, что без них другие элитные группы существовать не могут. Чиновникам, политикам, бизнесменам — всем нужны союзники-силовики. Никаких методов ведения политики и крупного бизнеса, кроме силовых, в России не осталось.

Двадцать лет назад отъем «Медиа-Моста» у Гусинского и ЮКОСа у Ходорковского был чем-то экстраординарным. Можно что угодно думать о президентских выборах 1996 года — но Ельцин ведь тогда не стал сажать Зюганова.

В 2023 году запреты и посадки — это основные инструменты политики и бизнеса, а все прочие — в лучшем случае вспомогательные (и это не вспоминая про «Новичок»). И в этом смысле — да, Россией правят силовики и это гебня, менты и сапоги. Точнее, siloviki.