![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Дьявол любил ходить в церковь
Dec. 27th, 2012 11:20 amОн любил сиротски белые стены маленьких провинциальных церквушек, похожих на кладовки с наивной бутафорской утварью, и величественную сиреневую пыль собора Парижской Богоматери, непробиваемую лепную броню остроконечных католических костелов и хмурый загробный мрак кремлевских церквей, уткнувшихся упитанными маковками в рыхлое московское небо.
Он любил ходить туда в будни и в праздники.
Он ходил не из чувства долга, он любил...
Но больше всего Дьявол любил Киевскую Лавру.
Здесь, почему-то только здесь, переступая тяжелые ворота, он всей своей кожей ощущал, что воздух пропитан дыханием его Учителя. И этот воздух был сладок, как в детстве. И в золоте куполов, словно в зеркальной пудренице кокетки, отражалась лучезарность Его улыбки. Такой утешной, светлой и всепрощающей, вопреки всякой логике во веки веков прощающей людям все.
Но главное - небо.
Нигде в мире Дьявол не видел, чтобы голубые глаза Учителя были так близко. Так, словно он стоял перед тобой и улыбался тебе своим прозрачным, солнечным взглядом. Этим взглядом, - Дьявол всегда чувствовал это так явственно, что от желания у него сводило губы, - можно было утолить любую жажду, умыться и смыть с себя весь пепел и прах этого мира.
Дьявол давно уже не видел Учителя. Если бы он пришел к нему, Учитель конечно же принял бы его. Но никогда не стал бы смотреть на него так, как он глядел с небес на своих возлюбленных предателей и ублюдков.
Никогда. Никогда. Никогда.
Особенно теперь.
У Дьявола была депрессия. Победа не принесла ему удовлетворения. Стало скучно. Последние несколько лет Дьявол бездельничал. Ему больше нечего было делать. Кочуя по миру, он лишь угрюмо наблюдал, как люди культивируют в себе его черты и тоскливо констатировал, что герой нынешнего времени в точности списан с него. Этот герой был горд, честолюбив, умен, образован, ловок и хитер, циничен, загадочен, демоничен, талантлив, красив и сексуален. У него был жесткий острый взгляд. Он обладал грацией, живучестью и мертвой хваткой кошки. Соблазнял всех женщин, которые попадались ему под руку, стремился к богатству и власти, и достигал того и другого любой ценой. Короче, кумир ХХI века был в точности таким, каким позабытый богослов Ириней впервые описал его, Дьявола, еще в ХI веке нашей эры.
Но нынешние люди не читали старых богословов. У них были свои романы и фильмы. И эти сюжеты сводили Дьявола с ума. Он, Дьявол, стал одним из самых любимых персонажей. Ему приписывали чувство справедливости, право на высшую кару и правду последней инстанции. Его описывали лучшие писатели. Его играли лучшие актеры. Образ Князя Тьмы был загадочен, демоничен, сексуален, образован, циничен и чертовски обаятелен. Создатели фильмов и книг не сильно стремились сжить врага рода человеческого с лица Земли. Его любовно трепали по загривку, приговаривая: "Ах ты, старый проказник, наш милый мерзкий шалунишка!".
Человечество самозабвенно строило Дьяволу глазки.
Дьявол презирал людей, но ничего не мог поделать с ними, ибо они разделяли его точку зрения. Они ценили в себе только его качества и ни в грош не ставили тех, кто ими не обладал.
Дьявол стал их идеалом. Но он не разделял их идеалы.
И ему не оставалось ничего, кроме как уйти на пенсию.
Ведь невозможно причинить зло тому, кто уже причинил его себе сам.
Амен.
Часы на Крещатике пробили три часа дня и пропели: "Як тебе не любити, Києве, мій..."
Дьявол придерживался того же мнения. Киев был самым подходящим городом для Дьявола на пенсии. Весь он, до самых краев, был заполнен мутным, бездушным вакуумом медлительного бесчувствия. Его жители напоминали рыбок в аквариуме. Их неспешные, бессмысленные поступки, успокаивали нервы.
Прислонившись к стене, Дьявол долго глядел на толпу.
По тротуарам Крещатика ветер гнал мимо него листопад убогих страстей и желаний. Листопад душ... И все они были одинаково блеклыми и немощными.
Бесконечный людской поток размеренно шел мимо. Шаркали подошвы, стучали каблучки. Обрывки пустых слов тут же таяли без следа. Их глаза и лица были также пусты, как их души.
Пусто. Пусто. Пусто.
Дьявол долго пытался подобрать синоним. Но не смог.
"Пустота, ведь это же - ничего", - подумал он.
"На земле больше нет жизни. Остались дома, тела, троллейбусы. И ни одной живой души. Все они - мертвые..."
"...Нет. Мертворожденные. Ведь для того, чтобы умереть, нужно хотя бы мгновение быть живым..."
Он видел заживо сгнившие зародыши их душ, покрытые коричневой вонючей плесенью. Их души воняли равнодушием. Город смердел равнодушием до самых звезд. Люди ходили по трупам, даже не замечая этого.
Посреди Крещатика лежал человек. У него был инфаркт. Он умирал. Но люди предпочитали думать, что он пьян. Им было удобней думать так. Они шли мимо и спешно, брезгливо давили вспыхивающие в их душах искры человеколюбия, словно окурки сигарет. Каждый, кто проходил мимо умирающего, становился его убийцей.
Некоторые, особенно женщины, забрасывали на Дьявола цепкие взгляды. Высокий мужчина у стены казался им загадочным, демоничным, сексуальным и чертовски привлекательным. У них было ощущение, что он способен соблазнить любую. Их не смущал его пересохший, растрескавшийся до крови рот и острый взгляд убийцы. Они охотно бы облизали этот рот, умирающий от жажды на бледном, как пустыня, лице. Им было бы приятней помочь мужчине со взглядом убийцы, чем умирающему. А помогать умирающему было совсем неприятно.
Лежащий на асфальте умирал.
У этого человека было 3 985 убийц. 3 985 и еще одна. Девушка с неуверенными, мятущимися глазами уговаривала прохожих посетить церковное собрание. Она не смотрела на мужчину, который умирал у ее ног. А люди, не глядя, брали у нее бумажные прямоугольнички с адресом и выбрасывали их в ближайшую урну. Через два часа, раздав все пригласительные в рай, она облегченно вздохнула. В этот момент человек умер.
Дьяволу захотелось спать.
Раньше он презирал людей за их жалкие потребности: спать, есть, ходить к дантисту... Но теперь он завидовал им уже в том, что ровно треть своей жизни они проводили в состоянии беспамятства.
Дьяволу хотелось забыться.
Для этого нужно было убить кого-то и вселиться в его тело. Но убивать не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось спать. Хотелось покоя. Навсегда.
Стоявший у стены человек с воспаленным ртом и растрескавшимся взглядом, медленно растаял в воздухе.
Натягивая на себя валявшееся под ногами тело умершего мужчины, Дьявол невольно усмехнулся: "До чего я докатился? Веду себя, как бомж, который собирает пустые бутылки." Поднявшись с асфальта, он отряхнулся и огляделся вокруг. Как и следовало ожидать, его воскрешение не произвело на прохожих никакого впечатления.
"Да, - подумал он, - Не удивительно, что Иисус давно уже не имеет тут успеха. Кого может позабавить трюк с воскрешением, если им все равно умер человек или нет."
Он неприязненно поежился в новом теле, еще хранившем в себе остатки чужой боли. Тело было неуютным и тесным в плечах. Дьявол аккуратно натянул на свои руки кожу пальцев, завел остановившееся сердце и старательно очистил грязь с черного пальто.
Душа покойного стояла рядом и ошарашено смотрела на него.
- Че вылупилась? - огрызнулся он, - В ад!
На совести умершего было 3 986 предательств любимых, друзей, близких. И три смерти, которых он даже не заметил. Не родившийся ребенок его любовницы, сама любовница, умершая полгода спустя от заражения крови, полученного при неудачном аборте, и женщина 78 лет, которая попросила у него в магазине купить ей кусок хлеба. Он ответил, что принципиально не подает милостыню, и тут же забыл об этом. Он не помнил имя девушки, не ставшей матерью его ребенка. Он прожил жизнь, даже не заметив, что она состоит из поступков. Прожил, не живя.
Его ад начался на асфальте Крещатика и не окончится уже никогда. Минута за минутой, век за веком душа его будет гнить в беспросветном мраке одиночества. Ему придется осознать, что такое гнить заживо и быть мертвым, будучи бессмертным. Его ад будет в точности таким, какой была его жизнь.
Дьявол купил билет, сел в троллейбус и поехал в Лавру.
Спускаясь к нижним пещерам, он задрал голову и искупался в небесном взгляде Учителя, раскинувшемся над монастырем, над выцветшими под летним солнцем кронами деревьев, над мутным лезвием Днепра, над городом, испражнявшимся равнодушием.
Он подумал: "Я ничем не хуже."
Издалека этот убаюканный небом город на левом берегу казался несуществующим. Несущественным, в сравнении с бесконечным небосклоном. Спускаясь к нижним пещерам, Дьявол мечтал, как он снимет дом с садом, неподалеку от Лавры. И будет спать в саду в гамаке, чтобы, проснувшись, не видеть ничего, кроме этого голубого, незамутненного миром взгляда.
"Господи, нам обоим пора на пенсию. Поскольку и твоя любовь, и моя ненависть стали одинаково бессильны. Мы оба уже ничего не можем изменить."
Вместе с Дьяволом в церковь вошла девушка.
По ее зажатому лицу, голым ногам и непокрытой голове с несвежей побелкой волос было понятно, что она здесь впервые. Блондинка неуверенно подошла к прилавку, где продавались иконы и, протянув испуганную ладошку с тусклой мелочью, попросила у послушницы свечечку.
Она так и сказала "свечечку". Ее пальцы, с неровными ногтями, покрытыми облезшим зеленым лаком, заметно дрожали.
- Ах ты убожище! - взъерепенилась вдруг дебелая морщинистая баба, которая только что любовно отсчитав деньги, купила себе самую толстую свечу, - И не постеснялась прийти с голыми ногами в Храм Божий! Пошла отсюда!
Блондинка сжалась и отступила на шаг, как уличная собачонка на которую ни за что, ни про что замахнулись палкой. Ее стоптанный каблучок уныло тюкнул о каменную плиту. Никто из прихожан не повернул головы в их сторону.
- Иди! Иди отсюда! Кому сказала!
Это был уже крик.
Баба угрожающе засопела, испуская пары праведной, благочестивой ненависти. Тяжелые щеки и подбородок, испещренные грязью серых морщин, надвигались на испуганную девушку с неумолимостью экскаватора, выполняющего план по валу. Грузная коричневая рука сжимала толстую свечу словно милицейскую дубинку. Ей до смерти хотелось ударить по этому бледному, затравленному лицу с накрашенными губами и размозжить его в кровь. Ни отчаяние в затравленных, бездомных глазах блондинки, ни синяк на ее убогой, еще по детски острой коленке не вызывали у старухи и тени сочувствия.
Ей хотелось...
(Дьявол так явственно почувствовал эту вонь, словно стоял посреди толпы, окружающей гильотину.)
...ее убить!
Судьбы двух женщин предстали пред Дьяволом, как четко расчерченные карты дорог. Вот перекресток, а дальше их путь не долог. Старуха никогда не попадет в рай. И ее душу будут вечно гнать прочь, прочь, прочь в бесконечном мраке ада. А девушка никогда больше не придет в церковь. Сегодня вечером она опять напьется, завтра тоже, через три года спьяну попадет под машину. Все просто. Все скажут: "Сама виновата!.."
Фактически они будут правы. Ибо люди не знают...
Они знают, что им будет проще не знать об этом!
...что ни одно событие в этом мире никогда не объяснялось фактическими причинами. И ни один пешеход не попал под колеса только потому, что переходил дорогу на красный свет.
"Тебе-то что? Уж если кто здесь и имеет полное право быть равнодушным, так это ты!"
Дьявол отвернулся к стене. Там безмолвно страдала икона Божьей матери. Мария в одежде из золотой чеканки глядела на него так, словно собиралась заплакать, и младенец со старческим лицом тоже едва сдерживал слезы.
Богу было все равно, какой длины юбка у блондинки, в какой цвет покрашены ее волосы и есть ли они вообще. Он глядел на нее с бессильной любовью широко открытым голубым небом. И для того, чтобы встретится с его взглядом, девушке достаточно было только выйти из церкви и поднять голову вверх. Но она этого не сделает. Она побредет сейчас домой, глядя себе под ноги, матерясь и проклиная ту минуту, когда ей пришла в голову мысль прийти сюда. И Бог ничего не сможет изменить. Потому что наделил всех своих ублюдков, включая эту старую суку, свободной волей - правом собственноручно мостить себе ад.
"Тебе-то что?! Ведь ты же знаешь, что разница между жизнью и смертью состоит лишь в том, что при жизни еще можно что-то изменить."
Дьявол видел, как с живых людей сдирали кожу, разрезали их на куски, скрупулезно дробили им кость за костью, вливали в беспомощную, пронизанную, отчаянным страхом плоть расплавленный свинец.
"Ну и что?"
Он видел столько убитых и убийц и знал, что убийцы редко бывают хуже убитых.
"Так откуда же во мне эта дешевая человеческая сентиментальность? Ведь я знаю, что стоило бы немного изменить декорации, и эта же блондинка выгнала бы старуху со своей территории пинками под зад. Так какая разница, что сейчас больно ей?"
Икона укоризненно посмотрела на него. А небо - он видел это из открытых дверей - было таким же безмятежно голубым и недостижимым.
Для него.
Но не для них.
И дело не в том, кому сейчас больно. Как бы ни изобретательны были люди в искусстве причинять друг другу боль, любая пытка на этой земле имеет конец. В то время, как ад - бесконечен, из него нет возврата и все страдания там - навсегда, навечно, без перерыва на обед. Там нет даже паузы между двумя ударами, когда палач вновь заносит над тобой руку. Там нельзя потерять сознание от боли. Там нет ни амнистий, ни смерти, которая может положить конец этой пытке. Там только боль, беспросветная, беспредельная, каждому своя, без конца.
И потому самое страшное...
(Страшнее расплавленного свинца, которым заправляют сведенное судорогой, задыхающееся от нечеловеческой боли человеческое горло. Страшнее металлического хлыста, который за несколько часов пропарывает растерзанное тело насквозь. Страшнее асфальтного катка, который неумолимо спрессовывает обреченную плоть в слизкую кровавую лужу.)
... самое страшное, когда у тебя на глазах убивают этого чахлого, несчастного, атрофированного зародыша, именуемого душой. Зародыша, который первый и последний раз попытался открыть глаза.
"Я делал это тысячи тысяч раз. А сейчас эта женщина убивает его у меня на глазах, в то время как я стою, опустив руки, с лицом плаксивого ангела-хранителя! Определенно, мир сошел с ума..." - уныло подумал Дьявол. И вдруг ощутил внутри дано забытую боль бунта.
Боль!
Боль пробежала по его жилам подобно расплавленному свинцу, взорвала нутро. Каждый его зуб наполнился неутоленной жадной болью.
"Больно! Как мне больно-о-о!!!"
"В конце концов, - мысленно взвизгнул он. - Какого дьявола эта старая карга будет вершить у меня под носом судьбы людей?!
Только потому, что она страдает адской гордыней?
Так здесь есть некто, имеющий куда больше оснований испытывать это чувство!"
Сжимая в руках сломанную свечу, девушка уже шагнула к выходу. Но мужчина с острыми глазами загородил ей путь.
- Куда же вы? - спросил он.
Блондинка мутно посмотрела на него. Он мягко взял ее за локоть. Его взгляд сверкнул обнаженной сталью. И эта сталь была голодна.
- Вы пришли к Богу...
(Икона Божьей матери удивленно открыла глаза...)
- К Богу, а не к этой старой идиотке, - твердо сказал он, отчеканивая каждое слово.
Стоявшие рядом люди испуганно покосились в их сторону. От неожиданности старуха подпрыгнула на месте:
- Да кто ты такой!?.. - раскатисто выплюнула она. И, вдруг, вскрикнула и осеклась, порезавшись о его взгляд. Этот взгляд распарывал ей грудь, как скальпель.
Придерживая девушку за локоть, мужчина в черном пальто вплотную подошел к ощерившейся бабке и глазами вдавил ее в стену.
- Вы пришли в дом Бога, - спокойно продолжал он. - А эта женщина совершила непозволительный поступок. Она пыталась прогнать из светлого дома Господа нашего заблудшую овцу, которая наконец вернулась к своему Отцу... Отцу, который давно уже ждал здесь свое бедное, бесприютное дитя, чтобы распахнуть для него любящие объятия... И теперь Бог покарает ее за это.
(...Божья матерь открыла не только глаза, но и рот...)
Старуха стояла, вжавшись в стену. Белая, как церковная стена, истерично прижимая руки к груди. Он безжалостно посмотрел ей в глаза. И в ее расширенных от страха зрачках отразился красный мрак ада. Не зажженная свеча упала на пол.
- Бог покарает ее за это! - жестко повторил он.
(...Младенец Христос напряженно смотрел на него исподлобья. И даже висевшая рядом отрубленная голова Иоанна Крестителя любопытно приоткрыла мертвые веки...)
Старуха стала страхом. Огромным сгустком, потного трясущегося страха, прижавшегося к выбеленной стене. Одним точным ударом Дьявол вонзил взгляд в сердцевину ее зрачков. Старая женщина закричала, как бесноватая и, вцепившись обломанными ногтями себе в горло, грузно рухнула на пол.
Служба оборвалась, как лопнувшая струна.
В нос ударил острый запах наэлектризованной тишины и паленого мяса.
Дьявол молча добил свою жертву взглядом.
Насмерть.
- Помните, Бог любит вас и никому не даст вас в обиду, - сказал он блондинке. - Пойдите, и поставьте ему за это вашу свечу.
Девушка глядела на него. Ее невидящий взгляд вдруг распахнулся, словно двери темницы. Дьявол чувствовал, как сейчас от его слов в этой затюканной, сжатой в бессильный кулачок душе загорается огонь. Видел, как озаряется изнутри ее серая кожа. Вокруг столпились люди. Улыбнувшись, он выпустил локоть девушки и повернулся к ним. Люди в ужасе таращились на лежавший у его ног, почерневший труп старухи. У этих людей не было лиц. От страха их черты побелели и лица превратились в бессмысленные белые пятна.
- Что случилось? - отрывисто спросил худенький священник с невнятными бегающими яблочками глаз. Его взгляд трусливо старался оббежать острые глаза Дьявола. С их острия все еще капала кровь.
- Грешницу постигла божья кара. - спокойно пояснил ему Дьявол.
- Что? - испуганно переспросил священник. Он надеялся, что ослышался. Его личико с кислой бородкой, скукожилось от ужаса и стало похоже на плохо общипанную дохлую курицу.
- То есть, как это что?! - тяжело ответил Дьявол. - Как это что?!
И хотя их отделяло не меньше пяти метров, священник явственно почувствовал, как мужчина в черном пальто положил свою огромную руку ему на плечо.
- Грешницу постигла божья кара, - повторил он. Его учтивость была угрожающей. - Вы что, не верите, что всех грешников настигает божья кара?
В ответ священник только испуганно замотал головой и попятился назад, стараясь сбросить со своего плеча эту невыносимо тяжелую длань. "Я схожу с ума... Так не бывает!" - обреченно подумал он, чувствуя, что водоворот невозможного затягивает его все глубже и глубже.
- Вы, служитель церкви, не верите, что всех грешников постигает божья кара!!!
Голос дьявола неожиданно стал гулкий, как удар колокола. И каждое слово било наотмашь, словно пощечина.
- Вы, служитель церкви, не верите?!
Это была угроза.
Голос стал громогласным. Он заполнил собой все пространство маленькой церкви, подобно штормовой волне единым махом, накрывшей хрупкую шлюпку. Голос заливал уши, глаза, рот, проникал вовнутрь. А где-то там, под плитами каменного пола, раздался рев. Смертельный рев разъяренного зверя.
- ВЫ НЕ ВЕРИТЕ!!!
- Верю!!! - истошно заорал священник. И, вонзив пальцы в серебряный крест на своей груди, заломил руки к небу и рухнул на колени. - Господи, прости нас грешных!
- Господи, прости нас грешных! - взвыли окружающие, грузно падая на пол. Их лбы глухо застучали об пол, как гнилые арбузы.
Грянула оглушающая тишина. Стало так тихо, что Дьявол услышал дыхание своего Учителя. И шорох его теплой ласковой ладони, которой он погладил своих испуганных детей по их поникшим головам. И шепот...
- Он простит вас, - с сожалением сказал Дьявол и отвернулся.
У него было чувство, будто он только что изнасиловал себя сам.
Но почему-то стало легче.
Выйдя на улицу, он зажмурился от слепящего света. Потом резко запрокинул подбородок вверх и открыл глаза.
Учитель смотрел на него своим безоблачным синим взглядом и улыбался...
ЕМУ?!
"Я и не знал, что у тебя есть чувство юмора, - буркнул Дьявол. И, помолчав, усмехнулся ему в ответ растрескавшимися бледными губами.
"Еще немного и я не выдержу, и пойду в проповедники, - сказал он, - Похоже, я единственный на земле, кто все еще верит в Бога."
"В конце концов, - добавил он про себя, - после выхода на пенсию, каждый заводит себе какое-нибудь дурацкое хобби.".
Лада Лузина.
Он любил ходить туда в будни и в праздники.
Он ходил не из чувства долга, он любил...
Но больше всего Дьявол любил Киевскую Лавру.
Здесь, почему-то только здесь, переступая тяжелые ворота, он всей своей кожей ощущал, что воздух пропитан дыханием его Учителя. И этот воздух был сладок, как в детстве. И в золоте куполов, словно в зеркальной пудренице кокетки, отражалась лучезарность Его улыбки. Такой утешной, светлой и всепрощающей, вопреки всякой логике во веки веков прощающей людям все.
Но главное - небо.
Нигде в мире Дьявол не видел, чтобы голубые глаза Учителя были так близко. Так, словно он стоял перед тобой и улыбался тебе своим прозрачным, солнечным взглядом. Этим взглядом, - Дьявол всегда чувствовал это так явственно, что от желания у него сводило губы, - можно было утолить любую жажду, умыться и смыть с себя весь пепел и прах этого мира.
Дьявол давно уже не видел Учителя. Если бы он пришел к нему, Учитель конечно же принял бы его. Но никогда не стал бы смотреть на него так, как он глядел с небес на своих возлюбленных предателей и ублюдков.
Никогда. Никогда. Никогда.
Особенно теперь.
У Дьявола была депрессия. Победа не принесла ему удовлетворения. Стало скучно. Последние несколько лет Дьявол бездельничал. Ему больше нечего было делать. Кочуя по миру, он лишь угрюмо наблюдал, как люди культивируют в себе его черты и тоскливо констатировал, что герой нынешнего времени в точности списан с него. Этот герой был горд, честолюбив, умен, образован, ловок и хитер, циничен, загадочен, демоничен, талантлив, красив и сексуален. У него был жесткий острый взгляд. Он обладал грацией, живучестью и мертвой хваткой кошки. Соблазнял всех женщин, которые попадались ему под руку, стремился к богатству и власти, и достигал того и другого любой ценой. Короче, кумир ХХI века был в точности таким, каким позабытый богослов Ириней впервые описал его, Дьявола, еще в ХI веке нашей эры.
Но нынешние люди не читали старых богословов. У них были свои романы и фильмы. И эти сюжеты сводили Дьявола с ума. Он, Дьявол, стал одним из самых любимых персонажей. Ему приписывали чувство справедливости, право на высшую кару и правду последней инстанции. Его описывали лучшие писатели. Его играли лучшие актеры. Образ Князя Тьмы был загадочен, демоничен, сексуален, образован, циничен и чертовски обаятелен. Создатели фильмов и книг не сильно стремились сжить врага рода человеческого с лица Земли. Его любовно трепали по загривку, приговаривая: "Ах ты, старый проказник, наш милый мерзкий шалунишка!".
Человечество самозабвенно строило Дьяволу глазки.
Дьявол презирал людей, но ничего не мог поделать с ними, ибо они разделяли его точку зрения. Они ценили в себе только его качества и ни в грош не ставили тех, кто ими не обладал.
Дьявол стал их идеалом. Но он не разделял их идеалы.
И ему не оставалось ничего, кроме как уйти на пенсию.
Ведь невозможно причинить зло тому, кто уже причинил его себе сам.
Амен.
Часы на Крещатике пробили три часа дня и пропели: "Як тебе не любити, Києве, мій..."
Дьявол придерживался того же мнения. Киев был самым подходящим городом для Дьявола на пенсии. Весь он, до самых краев, был заполнен мутным, бездушным вакуумом медлительного бесчувствия. Его жители напоминали рыбок в аквариуме. Их неспешные, бессмысленные поступки, успокаивали нервы.
Прислонившись к стене, Дьявол долго глядел на толпу.
По тротуарам Крещатика ветер гнал мимо него листопад убогих страстей и желаний. Листопад душ... И все они были одинаково блеклыми и немощными.
Бесконечный людской поток размеренно шел мимо. Шаркали подошвы, стучали каблучки. Обрывки пустых слов тут же таяли без следа. Их глаза и лица были также пусты, как их души.
Пусто. Пусто. Пусто.
Дьявол долго пытался подобрать синоним. Но не смог.
"Пустота, ведь это же - ничего", - подумал он.
"На земле больше нет жизни. Остались дома, тела, троллейбусы. И ни одной живой души. Все они - мертвые..."
"...Нет. Мертворожденные. Ведь для того, чтобы умереть, нужно хотя бы мгновение быть живым..."
Он видел заживо сгнившие зародыши их душ, покрытые коричневой вонючей плесенью. Их души воняли равнодушием. Город смердел равнодушием до самых звезд. Люди ходили по трупам, даже не замечая этого.
Посреди Крещатика лежал человек. У него был инфаркт. Он умирал. Но люди предпочитали думать, что он пьян. Им было удобней думать так. Они шли мимо и спешно, брезгливо давили вспыхивающие в их душах искры человеколюбия, словно окурки сигарет. Каждый, кто проходил мимо умирающего, становился его убийцей.
Некоторые, особенно женщины, забрасывали на Дьявола цепкие взгляды. Высокий мужчина у стены казался им загадочным, демоничным, сексуальным и чертовски привлекательным. У них было ощущение, что он способен соблазнить любую. Их не смущал его пересохший, растрескавшийся до крови рот и острый взгляд убийцы. Они охотно бы облизали этот рот, умирающий от жажды на бледном, как пустыня, лице. Им было бы приятней помочь мужчине со взглядом убийцы, чем умирающему. А помогать умирающему было совсем неприятно.
Лежащий на асфальте умирал.
У этого человека было 3 985 убийц. 3 985 и еще одна. Девушка с неуверенными, мятущимися глазами уговаривала прохожих посетить церковное собрание. Она не смотрела на мужчину, который умирал у ее ног. А люди, не глядя, брали у нее бумажные прямоугольнички с адресом и выбрасывали их в ближайшую урну. Через два часа, раздав все пригласительные в рай, она облегченно вздохнула. В этот момент человек умер.
Дьяволу захотелось спать.
Раньше он презирал людей за их жалкие потребности: спать, есть, ходить к дантисту... Но теперь он завидовал им уже в том, что ровно треть своей жизни они проводили в состоянии беспамятства.
Дьяволу хотелось забыться.
Для этого нужно было убить кого-то и вселиться в его тело. Но убивать не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось спать. Хотелось покоя. Навсегда.
Стоявший у стены человек с воспаленным ртом и растрескавшимся взглядом, медленно растаял в воздухе.
Натягивая на себя валявшееся под ногами тело умершего мужчины, Дьявол невольно усмехнулся: "До чего я докатился? Веду себя, как бомж, который собирает пустые бутылки." Поднявшись с асфальта, он отряхнулся и огляделся вокруг. Как и следовало ожидать, его воскрешение не произвело на прохожих никакого впечатления.
"Да, - подумал он, - Не удивительно, что Иисус давно уже не имеет тут успеха. Кого может позабавить трюк с воскрешением, если им все равно умер человек или нет."
Он неприязненно поежился в новом теле, еще хранившем в себе остатки чужой боли. Тело было неуютным и тесным в плечах. Дьявол аккуратно натянул на свои руки кожу пальцев, завел остановившееся сердце и старательно очистил грязь с черного пальто.
Душа покойного стояла рядом и ошарашено смотрела на него.
- Че вылупилась? - огрызнулся он, - В ад!
На совести умершего было 3 986 предательств любимых, друзей, близких. И три смерти, которых он даже не заметил. Не родившийся ребенок его любовницы, сама любовница, умершая полгода спустя от заражения крови, полученного при неудачном аборте, и женщина 78 лет, которая попросила у него в магазине купить ей кусок хлеба. Он ответил, что принципиально не подает милостыню, и тут же забыл об этом. Он не помнил имя девушки, не ставшей матерью его ребенка. Он прожил жизнь, даже не заметив, что она состоит из поступков. Прожил, не живя.
Его ад начался на асфальте Крещатика и не окончится уже никогда. Минута за минутой, век за веком душа его будет гнить в беспросветном мраке одиночества. Ему придется осознать, что такое гнить заживо и быть мертвым, будучи бессмертным. Его ад будет в точности таким, какой была его жизнь.
Дьявол купил билет, сел в троллейбус и поехал в Лавру.
Спускаясь к нижним пещерам, он задрал голову и искупался в небесном взгляде Учителя, раскинувшемся над монастырем, над выцветшими под летним солнцем кронами деревьев, над мутным лезвием Днепра, над городом, испражнявшимся равнодушием.
Он подумал: "Я ничем не хуже."
Издалека этот убаюканный небом город на левом берегу казался несуществующим. Несущественным, в сравнении с бесконечным небосклоном. Спускаясь к нижним пещерам, Дьявол мечтал, как он снимет дом с садом, неподалеку от Лавры. И будет спать в саду в гамаке, чтобы, проснувшись, не видеть ничего, кроме этого голубого, незамутненного миром взгляда.
"Господи, нам обоим пора на пенсию. Поскольку и твоя любовь, и моя ненависть стали одинаково бессильны. Мы оба уже ничего не можем изменить."
Вместе с Дьяволом в церковь вошла девушка.
По ее зажатому лицу, голым ногам и непокрытой голове с несвежей побелкой волос было понятно, что она здесь впервые. Блондинка неуверенно подошла к прилавку, где продавались иконы и, протянув испуганную ладошку с тусклой мелочью, попросила у послушницы свечечку.
Она так и сказала "свечечку". Ее пальцы, с неровными ногтями, покрытыми облезшим зеленым лаком, заметно дрожали.
- Ах ты убожище! - взъерепенилась вдруг дебелая морщинистая баба, которая только что любовно отсчитав деньги, купила себе самую толстую свечу, - И не постеснялась прийти с голыми ногами в Храм Божий! Пошла отсюда!
Блондинка сжалась и отступила на шаг, как уличная собачонка на которую ни за что, ни про что замахнулись палкой. Ее стоптанный каблучок уныло тюкнул о каменную плиту. Никто из прихожан не повернул головы в их сторону.
- Иди! Иди отсюда! Кому сказала!
Это был уже крик.
Баба угрожающе засопела, испуская пары праведной, благочестивой ненависти. Тяжелые щеки и подбородок, испещренные грязью серых морщин, надвигались на испуганную девушку с неумолимостью экскаватора, выполняющего план по валу. Грузная коричневая рука сжимала толстую свечу словно милицейскую дубинку. Ей до смерти хотелось ударить по этому бледному, затравленному лицу с накрашенными губами и размозжить его в кровь. Ни отчаяние в затравленных, бездомных глазах блондинки, ни синяк на ее убогой, еще по детски острой коленке не вызывали у старухи и тени сочувствия.
Ей хотелось...
(Дьявол так явственно почувствовал эту вонь, словно стоял посреди толпы, окружающей гильотину.)
...ее убить!
Судьбы двух женщин предстали пред Дьяволом, как четко расчерченные карты дорог. Вот перекресток, а дальше их путь не долог. Старуха никогда не попадет в рай. И ее душу будут вечно гнать прочь, прочь, прочь в бесконечном мраке ада. А девушка никогда больше не придет в церковь. Сегодня вечером она опять напьется, завтра тоже, через три года спьяну попадет под машину. Все просто. Все скажут: "Сама виновата!.."
Фактически они будут правы. Ибо люди не знают...
Они знают, что им будет проще не знать об этом!
...что ни одно событие в этом мире никогда не объяснялось фактическими причинами. И ни один пешеход не попал под колеса только потому, что переходил дорогу на красный свет.
"Тебе-то что? Уж если кто здесь и имеет полное право быть равнодушным, так это ты!"
Дьявол отвернулся к стене. Там безмолвно страдала икона Божьей матери. Мария в одежде из золотой чеканки глядела на него так, словно собиралась заплакать, и младенец со старческим лицом тоже едва сдерживал слезы.
Богу было все равно, какой длины юбка у блондинки, в какой цвет покрашены ее волосы и есть ли они вообще. Он глядел на нее с бессильной любовью широко открытым голубым небом. И для того, чтобы встретится с его взглядом, девушке достаточно было только выйти из церкви и поднять голову вверх. Но она этого не сделает. Она побредет сейчас домой, глядя себе под ноги, матерясь и проклиная ту минуту, когда ей пришла в голову мысль прийти сюда. И Бог ничего не сможет изменить. Потому что наделил всех своих ублюдков, включая эту старую суку, свободной волей - правом собственноручно мостить себе ад.
"Тебе-то что?! Ведь ты же знаешь, что разница между жизнью и смертью состоит лишь в том, что при жизни еще можно что-то изменить."
Дьявол видел, как с живых людей сдирали кожу, разрезали их на куски, скрупулезно дробили им кость за костью, вливали в беспомощную, пронизанную, отчаянным страхом плоть расплавленный свинец.
"Ну и что?"
Он видел столько убитых и убийц и знал, что убийцы редко бывают хуже убитых.
"Так откуда же во мне эта дешевая человеческая сентиментальность? Ведь я знаю, что стоило бы немного изменить декорации, и эта же блондинка выгнала бы старуху со своей территории пинками под зад. Так какая разница, что сейчас больно ей?"
Икона укоризненно посмотрела на него. А небо - он видел это из открытых дверей - было таким же безмятежно голубым и недостижимым.
Для него.
Но не для них.
И дело не в том, кому сейчас больно. Как бы ни изобретательны были люди в искусстве причинять друг другу боль, любая пытка на этой земле имеет конец. В то время, как ад - бесконечен, из него нет возврата и все страдания там - навсегда, навечно, без перерыва на обед. Там нет даже паузы между двумя ударами, когда палач вновь заносит над тобой руку. Там нельзя потерять сознание от боли. Там нет ни амнистий, ни смерти, которая может положить конец этой пытке. Там только боль, беспросветная, беспредельная, каждому своя, без конца.
И потому самое страшное...
(Страшнее расплавленного свинца, которым заправляют сведенное судорогой, задыхающееся от нечеловеческой боли человеческое горло. Страшнее металлического хлыста, который за несколько часов пропарывает растерзанное тело насквозь. Страшнее асфальтного катка, который неумолимо спрессовывает обреченную плоть в слизкую кровавую лужу.)
... самое страшное, когда у тебя на глазах убивают этого чахлого, несчастного, атрофированного зародыша, именуемого душой. Зародыша, который первый и последний раз попытался открыть глаза.
"Я делал это тысячи тысяч раз. А сейчас эта женщина убивает его у меня на глазах, в то время как я стою, опустив руки, с лицом плаксивого ангела-хранителя! Определенно, мир сошел с ума..." - уныло подумал Дьявол. И вдруг ощутил внутри дано забытую боль бунта.
Боль!
Боль пробежала по его жилам подобно расплавленному свинцу, взорвала нутро. Каждый его зуб наполнился неутоленной жадной болью.
"Больно! Как мне больно-о-о!!!"
"В конце концов, - мысленно взвизгнул он. - Какого дьявола эта старая карга будет вершить у меня под носом судьбы людей?!
Только потому, что она страдает адской гордыней?
Так здесь есть некто, имеющий куда больше оснований испытывать это чувство!"
Сжимая в руках сломанную свечу, девушка уже шагнула к выходу. Но мужчина с острыми глазами загородил ей путь.
- Куда же вы? - спросил он.
Блондинка мутно посмотрела на него. Он мягко взял ее за локоть. Его взгляд сверкнул обнаженной сталью. И эта сталь была голодна.
- Вы пришли к Богу...
(Икона Божьей матери удивленно открыла глаза...)
- К Богу, а не к этой старой идиотке, - твердо сказал он, отчеканивая каждое слово.
Стоявшие рядом люди испуганно покосились в их сторону. От неожиданности старуха подпрыгнула на месте:
- Да кто ты такой!?.. - раскатисто выплюнула она. И, вдруг, вскрикнула и осеклась, порезавшись о его взгляд. Этот взгляд распарывал ей грудь, как скальпель.
Придерживая девушку за локоть, мужчина в черном пальто вплотную подошел к ощерившейся бабке и глазами вдавил ее в стену.
- Вы пришли в дом Бога, - спокойно продолжал он. - А эта женщина совершила непозволительный поступок. Она пыталась прогнать из светлого дома Господа нашего заблудшую овцу, которая наконец вернулась к своему Отцу... Отцу, который давно уже ждал здесь свое бедное, бесприютное дитя, чтобы распахнуть для него любящие объятия... И теперь Бог покарает ее за это.
(...Божья матерь открыла не только глаза, но и рот...)
Старуха стояла, вжавшись в стену. Белая, как церковная стена, истерично прижимая руки к груди. Он безжалостно посмотрел ей в глаза. И в ее расширенных от страха зрачках отразился красный мрак ада. Не зажженная свеча упала на пол.
- Бог покарает ее за это! - жестко повторил он.
(...Младенец Христос напряженно смотрел на него исподлобья. И даже висевшая рядом отрубленная голова Иоанна Крестителя любопытно приоткрыла мертвые веки...)
Старуха стала страхом. Огромным сгустком, потного трясущегося страха, прижавшегося к выбеленной стене. Одним точным ударом Дьявол вонзил взгляд в сердцевину ее зрачков. Старая женщина закричала, как бесноватая и, вцепившись обломанными ногтями себе в горло, грузно рухнула на пол.
Служба оборвалась, как лопнувшая струна.
В нос ударил острый запах наэлектризованной тишины и паленого мяса.
Дьявол молча добил свою жертву взглядом.
Насмерть.
- Помните, Бог любит вас и никому не даст вас в обиду, - сказал он блондинке. - Пойдите, и поставьте ему за это вашу свечу.
Девушка глядела на него. Ее невидящий взгляд вдруг распахнулся, словно двери темницы. Дьявол чувствовал, как сейчас от его слов в этой затюканной, сжатой в бессильный кулачок душе загорается огонь. Видел, как озаряется изнутри ее серая кожа. Вокруг столпились люди. Улыбнувшись, он выпустил локоть девушки и повернулся к ним. Люди в ужасе таращились на лежавший у его ног, почерневший труп старухи. У этих людей не было лиц. От страха их черты побелели и лица превратились в бессмысленные белые пятна.
- Что случилось? - отрывисто спросил худенький священник с невнятными бегающими яблочками глаз. Его взгляд трусливо старался оббежать острые глаза Дьявола. С их острия все еще капала кровь.
- Грешницу постигла божья кара. - спокойно пояснил ему Дьявол.
- Что? - испуганно переспросил священник. Он надеялся, что ослышался. Его личико с кислой бородкой, скукожилось от ужаса и стало похоже на плохо общипанную дохлую курицу.
- То есть, как это что?! - тяжело ответил Дьявол. - Как это что?!
И хотя их отделяло не меньше пяти метров, священник явственно почувствовал, как мужчина в черном пальто положил свою огромную руку ему на плечо.
- Грешницу постигла божья кара, - повторил он. Его учтивость была угрожающей. - Вы что, не верите, что всех грешников настигает божья кара?
В ответ священник только испуганно замотал головой и попятился назад, стараясь сбросить со своего плеча эту невыносимо тяжелую длань. "Я схожу с ума... Так не бывает!" - обреченно подумал он, чувствуя, что водоворот невозможного затягивает его все глубже и глубже.
- Вы, служитель церкви, не верите, что всех грешников постигает божья кара!!!
Голос дьявола неожиданно стал гулкий, как удар колокола. И каждое слово било наотмашь, словно пощечина.
- Вы, служитель церкви, не верите?!
Это была угроза.
Голос стал громогласным. Он заполнил собой все пространство маленькой церкви, подобно штормовой волне единым махом, накрывшей хрупкую шлюпку. Голос заливал уши, глаза, рот, проникал вовнутрь. А где-то там, под плитами каменного пола, раздался рев. Смертельный рев разъяренного зверя.
- ВЫ НЕ ВЕРИТЕ!!!
- Верю!!! - истошно заорал священник. И, вонзив пальцы в серебряный крест на своей груди, заломил руки к небу и рухнул на колени. - Господи, прости нас грешных!
- Господи, прости нас грешных! - взвыли окружающие, грузно падая на пол. Их лбы глухо застучали об пол, как гнилые арбузы.
Грянула оглушающая тишина. Стало так тихо, что Дьявол услышал дыхание своего Учителя. И шорох его теплой ласковой ладони, которой он погладил своих испуганных детей по их поникшим головам. И шепот...
- Он простит вас, - с сожалением сказал Дьявол и отвернулся.
У него было чувство, будто он только что изнасиловал себя сам.
Но почему-то стало легче.
Выйдя на улицу, он зажмурился от слепящего света. Потом резко запрокинул подбородок вверх и открыл глаза.
Учитель смотрел на него своим безоблачным синим взглядом и улыбался...
ЕМУ?!
"Я и не знал, что у тебя есть чувство юмора, - буркнул Дьявол. И, помолчав, усмехнулся ему в ответ растрескавшимися бледными губами.
"Еще немного и я не выдержу, и пойду в проповедники, - сказал он, - Похоже, я единственный на земле, кто все еще верит в Бога."
"В конце концов, - добавил он про себя, - после выхода на пенсию, каждый заводит себе какое-нибудь дурацкое хобби.".
Лада Лузина.
Груші з сексом
Jun. 9th, 2011 08:25 amЧого нізащо не слід робити перед палким коханням, то це пити пиво. Пиво і секс - речі взаємовиключні. Горілка теж надто важкій напій. Особливо самогон. До чого може довести зловживання самогоном, розповідає іспанський письменник Хуан Бас. Його колега по війську зі своїм батьком-вдівцем були неписьменними пастухами-алкоголіками в провінції Теруель. "З похмілля вони перекидали по склянці самогону касальї і вирушали трахати овець. А по неділях по черзі користували з прихильності віслючки, що належала їм. Ця худобина уміла якось особливо задовольнити татуня і сина і викликала у них ніжну любов. Під час одного з таких актів любові віслючка на ім"я Росіо померла від інфаркту. Вони засмажили колишню подругу і зжерли в компанії ще одного волоцюги".
...
А львівський поет-алкоголік Льоня Швець, бородате здоровило, взяв і викинувся з вікна. Якось він мені розповів. що їхав у потязі і заснув. У сні відчув неймовірну насолоду, відкрив одне око і побачив , шо біля нього вклякнув якийсь старий пердун і натхненно віконує міньєт, прицьмакуючи від задоволення. Льоня задумався: дати йому в рило вже чі ще зачекати? Він заплющив око, уявів нашу спільну знaйому, кінчів, а тільки потім дав у рило.
Я не раз намагався уявити себе на його місці. Шо зробив би я?
Юрій Винничук "Груші в тісті"
...
А львівський поет-алкоголік Льоня Швець, бородате здоровило, взяв і викинувся з вікна. Якось він мені розповів. що їхав у потязі і заснув. У сні відчув неймовірну насолоду, відкрив одне око і побачив , шо біля нього вклякнув якийсь старий пердун і натхненно віконує міньєт, прицьмакуючи від задоволення. Льоня задумався: дати йому в рило вже чі ще зачекати? Він заплющив око, уявів нашу спільну знaйому, кінчів, а тільки потім дав у рило.
Я не раз намагався уявити себе на його місці. Шо зробив би я?
Юрій Винничук "Груші в тісті"
Быдло(сценарий для кинофильма)
Apr. 14th, 2011 12:12 pmЯ завернул во двор и остановил машину у знакомого подъезда. Давно здесь не был. Те же облезлые лавочки у подъезда. Старые качели. Березы в палисаднике под окном. Даже лужа возле сараев – и та на месте. Ничего не изменилось. Тьфу! Как они здесь живут?
— Хорошая машина, ага!
Даже вздрогнул от неожиданности. Обращавшийся ко мне бродяга симпатий не вызвал. Откуда он вынырнул?
— У братухи моего еще лучше, ага! Знаешь моего братуху?
Я презрительно глянул на обладателя «братухи»-автовладельца. Невысокий, одетый не совсем уж по-бомжовски, но явно в вещи с чужого плеча, постарше меня на несколько лет, он стоял передо мной и улыбался во весь рот. Придурок какой-то.
— Не знаю я твоего братуху и тебя знать не хочу. Пошел отсюда, бомжара! Развелось вас, дармоедов…
Мужик как-то странно посмотрел на меня и вдруг заплакал совсем как ребенок. Идиот, точно.
— Брат мой приедет! Вот увидишь, ага… Вы все увидите!
Блин, только этого мне не хватало! — Митяня, успокойся! Серега, привет. Заходи, подымайся в квартиру, — услышал я знакомый голос дядьки.
Ну, хорошо хоть Николай вышел. Вовремя.
— Здорово, Коля. Что это за фигня? Кто такой? Я его вообще не трогал.
— Ничего, все нормально. Проходи – говорю, не обращай внимания. Митяня, не плачь. На, тебе двадцать рублей – пойди купи себе что-нибудь.
Бомжара перестал плакать и радостно схватил протянутые деньги.
— Пойдем, Серега. Давно ты не приезжал. Видишь, повод какой хреновый …
Мы поднялись в квартиру на втором этаже. Я переступил порог и почувствовал знакомый запах детства.
Здесь жила моя бабушка. Когда мои родители уезжали в командировку, отправляли меня к ней. Бабушка жила одна с тех пор, как умер дед. Я был единственный внук, бабуля меня обожала и баловала, как могла. Теперь её нет. В наследство отписала мне эту двушку в хрущевке. Только вот Николай и жена его – Светка…
Николай, вообще-то – мой дядька, младший брат матери. Но я не привык называть его «дядей». Николай, Коля – все так называли и я привык. А он относился к этому без претензий.
Николай раньше работал шахтером, где-то в Читинской области. Помню, хорошие бабки заколачивал в советские времена. Приезжал в отпуск с женой Светкой, оба нарядные, привозили кучу подарков матери, нам. Бабушка очень гордилась им, жалела, что так и не родили ей наследников. Говорили – Светка однажды застудилась сильно на работе. Из-за этого и не могла.
Николай устроился на шахту сразу после армии – дружок сманил разговорами о длинном рубле. Сам-то потом уехал через год, а Коля остался надолго. Стал бригадиром, вступил в партию, даже орден получил. В газете про него писали, помню – бабушка с гордостью показывала соседям статью в «Труде» с фотографией сына.
Николай со Светланой собирались перебраться на Кубань, поближе к матери, к родне. Денег копили на дом. К тому же здоровье давало знать о себе – Коля заработал инвалидность. Какая-то там болезнь у шахтеров профессиональная от отбойного молотка, что-то с вибрацией связано. Ему теперь каждый год месяц в санатории положено бесплатно. Потом эта авария в шахте. Тогда они и решили окончательно вернуться. Приехали, купили машину – «Волгу». Оставались деньги на покупку дома. Мои родители посоветовали присмотреть жилье у моря, в Геленджике. У отца там были знакомые, вот и поехали тогда вчетвером – Николай со Светой и мои мать с отцом. Отец, уезжая, смеялся: « Вот, Серега! Будет теперь и у нас родня на море!»
Они не доехали. Водитель встречного «Камаза» заснул за рулем. Мои родители погибли сразу. У Светланы – перелом позвоночника. Николай кучу денег ухлопал на врачей. А тут еще перестройка грянула, оставшиеся деньги превратились в пыль. О доме у моря пришлось забыть навсегда. Вот и остались жить у бабушки. Стахановец с женой в инвалидной коляске.
После смерти родителей я редко приезжал сюда. Раздражать меня стал Николай. Не знаю – может обида у меня осталась за родителей. Но он свою вину чувствовал, это точно.
Нет, думаю – не это. Раздражало отношение его к жизни. Быдляческое какое-то. Сто раз с ним спорил по этому поводу – бесполезно. Опустил ручонки, работает на стройке, Светку свою катает туда-сюда. Ни к чему не стремится больше, всем доволен, все устраивает. Всё пытаются ребенка взять в детдоме. Да кто им даст его? Зарплата нищенская, пенсия за инвалидность. Квартирка только вот эта. Правда, и она теперь моя. По документам все права только у меня – бабушка при жизни так решила. Я ж не виноват.
Конечно, я не зверь. Не выгоню на улицу. Но и дарить не собираюсь. Квартира денег стоит. Дом хоть и не новый, но в центре – строительные компании давно кружат вокруг. Хорошие бабки дают. Почти все жильцы согласны. А им со Светкой и в коммуналку какую-нибудь переехать можно. Им-то все равно где жить, по большому счету. Да и вообще – что я должен за них беспокоиться, если сами за себя не беспокоятся? Терпеть не могу людей, которые зарабатывают меньше трешки баксов в месяц и считают что это нормально. Не понимаю их. Ну что ты за мужик? Подними жопу, заработай. Отними, в конце концов. Жизнь такая. Жестче надо быть. Зарабатывать надо, крутиться, а не сидеть возле жены.
Я же кручусь? Не женат – не до этого пока. И дети – что нищету плодить? Зато все нормально у меня – работа, машина, квартира в Москве…
— Ты чай какой будешь, Серый? Черный или зеленый? – прервал мои мысли Николай, — Светлана отдыхает, давай потише.
- А? Давай зеленый…
— Зеленый, так зеленый. Чего на похороны не приехал? Всё дела?
- Дела. Да и не люблю я подобные мероприятия. Не знаю как вести себя. Неуютно и фальшиво всё как-то. Все плачут. Особенно бабки – как-то по-деловому, профессионально, вроде деньги отрабатывают. Как проститутки на заднем сиденье в машине, без души.
- Хм… Ну ты сравнил! Проститутки… Совсем ты там в своей Москве…
- Что в Москве? Опять начинаешь? Думаешь, там мне с неба всё падает? Просто так деньги дают, как ты этому чумазому сявке сейчас?
— Не надо так. Это Митяня. Он… Ну, как сказать? Светка говорит – блаженный он. Жаль его.
- «Блаженный»… Да быдло он! Обыкновенное русское быдло, которое ничего в жизни не хочет, только бухать! Чего жалеть таких? Кто им виноват?
— Слушай, Серега, — Николай разгладил ладонью лежащий на столе «АиФ», — ну откуда в тебе это? «Быдло»… Это люди, Сережа. Давно сам элитой стал? Почему у тебя одни деньги в голове? Считаешь, только деньги в жизни важны?
— Ха! Опять нищебродские разговорчики про моральные ценности… Ну, а что важно, по-твоему?
— Семья важна. Дети. Люди важны, Серега.
— Это люди? Да ну тебя, что с тобой разговаривать? Бесполезно. Что с квартирой решать будем?
— С квартирой? А что решать? Ты – хозяин теперь, ты и решай.
— Короче, Николай. Ты там не подумай чего… Мне сейчас очень нужны бабки. Месяц вам на подготовку к переезду. Я сам подыщу варианты. Приеду – обсудим. Пока.
Николай даже не глянул мне вслед...
Я приехал месяца через полтора.
Николай сидел на кухне перед початой бутылкой водки. Я поздоровался и положил на стол несколько листов с вариантами по жилью.
— Тут ваши ребята-риэлторы вариантики подобрали – глянь на досуге. Бухаешь? Спаивают народ жиды-демократы? Гы-гы. Или праздник какой?
— Да какой там праздник… Ты что-то как не приедешь, так… Митяню сегодня похоронили. Я не ходил, так вот – помянуть решил.
- Митяню? Это какого? Бродягу того, что я в прошлый раз встретил? А что с ним – на работе надорвался? Ха-ха!
- Нет, — Николай как будто не заметил моего юмора, — Убили его. Забили до смерти. Может – менты, а может – малолетки безбашенные. Кому мешал?...
- Коль, я с тебя поражаюсь. Ты взрослый человек вроде. Вот что ты жалеешь быдло всякое? Они сами выбирают такую жизнь, их не переделать. Им нравится так жить, и ничего ты с ними не сделаешь. Никто же не заставляет их валяться под забором, бухать, никто водку им в рот не заливает. Что их жалеть?
— Не знаю. Только вчера как узнал про Митяню, такой ком к горлу подкатил… Чуть не расплакался, представляешь? Мать хоронил, не так было. Все-таки восемьдесят семь ей было – пожила. А тут… Да ты что, не помнишь его, Митяню? Должен помнить. Он в шестнадцатом доме жил. Брат у него еще старший – Сева. В Питере врач. Митька хороший парень был. В армии с ним что-то случилось. Не знаю, но комиссовали его через год. Может – били, может – еще что. Но он безобидный был. Не псих, нет. В дурку не брали – сказали, что номальный. Странный только. Беззащитный, как ребенок. Выпивать стал, да. Но, не то чтобы совсем уж – мать не позволяла. А когда три года назад тёть Лена – мать его, померла, приехал Севка. Продал квартиру, а Митяня на улице остался. Так и жил – ночевал в подъездах, на чердаках, питался тем, что люди дадут. Я ему шмотки свои старые давал. Он всем твердил: «Скоро приедет мой братуха, увидите! Заберет меня в Питер, ага.» Не мог поверить, что родной брат его так кинул. А тот… Даже на похороны не приехал. Я телеграмму давал… Собрались люди, похоронили… Да неужели не помнишь его?
Я вспомнил. Конечно. Митя. Дима.
Я тогда совсем пацаном был – лет шесть. Мы с местными ребятами зимой пошли на карьер. Раньше там, кажется, глину добывали или еще что. Подземные воды затопили карьер и получилось небольшое, но довольно глубокое озеро. Я тогда, чтобы не показаться трусом, первым ступил на лёд и сразу провалился. Пытался выбраться, ломая тонкий лед и с перепугу отплывая еще дальше от скользкого берега. Дружки мои испугались и бросились бежать прочь. Мне повезло, что навстречу им попался Дима. Он меня и спас. Помню, как он вытащил меня и, улыбаясь, кутал в свою телогрейку: «Что, накупался, ага? Дома-то влетит! Водолаз…» Он меня потом так и называл – «водолаз». Пока в армию не ушел.
— Да… Так что с квартирой, Серега? Когда съезжать?
- Что? А… — я взял со стола листы с адресами и порвал, — Ты прости меня, Коля. За всё…
Я налил водки себе и ему. Почти по полстакана.
— Давай лучше выпьем. За Митяню. За бабушку. За родителей моих. За нас с тобой.
— Давай за людей выпьем, Серёжа.
И мы выпили. За людей.
Не чокаясь.
— Хорошая машина, ага!
Даже вздрогнул от неожиданности. Обращавшийся ко мне бродяга симпатий не вызвал. Откуда он вынырнул?
— У братухи моего еще лучше, ага! Знаешь моего братуху?
Я презрительно глянул на обладателя «братухи»-автовладельца. Невысокий, одетый не совсем уж по-бомжовски, но явно в вещи с чужого плеча, постарше меня на несколько лет, он стоял передо мной и улыбался во весь рот. Придурок какой-то.
— Не знаю я твоего братуху и тебя знать не хочу. Пошел отсюда, бомжара! Развелось вас, дармоедов…
Мужик как-то странно посмотрел на меня и вдруг заплакал совсем как ребенок. Идиот, точно.
— Брат мой приедет! Вот увидишь, ага… Вы все увидите!
Блин, только этого мне не хватало! — Митяня, успокойся! Серега, привет. Заходи, подымайся в квартиру, — услышал я знакомый голос дядьки.
Ну, хорошо хоть Николай вышел. Вовремя.
— Здорово, Коля. Что это за фигня? Кто такой? Я его вообще не трогал.
— Ничего, все нормально. Проходи – говорю, не обращай внимания. Митяня, не плачь. На, тебе двадцать рублей – пойди купи себе что-нибудь.
Бомжара перестал плакать и радостно схватил протянутые деньги.
— Пойдем, Серега. Давно ты не приезжал. Видишь, повод какой хреновый …
Мы поднялись в квартиру на втором этаже. Я переступил порог и почувствовал знакомый запах детства.
Здесь жила моя бабушка. Когда мои родители уезжали в командировку, отправляли меня к ней. Бабушка жила одна с тех пор, как умер дед. Я был единственный внук, бабуля меня обожала и баловала, как могла. Теперь её нет. В наследство отписала мне эту двушку в хрущевке. Только вот Николай и жена его – Светка…
Николай, вообще-то – мой дядька, младший брат матери. Но я не привык называть его «дядей». Николай, Коля – все так называли и я привык. А он относился к этому без претензий.
Николай раньше работал шахтером, где-то в Читинской области. Помню, хорошие бабки заколачивал в советские времена. Приезжал в отпуск с женой Светкой, оба нарядные, привозили кучу подарков матери, нам. Бабушка очень гордилась им, жалела, что так и не родили ей наследников. Говорили – Светка однажды застудилась сильно на работе. Из-за этого и не могла.
Николай устроился на шахту сразу после армии – дружок сманил разговорами о длинном рубле. Сам-то потом уехал через год, а Коля остался надолго. Стал бригадиром, вступил в партию, даже орден получил. В газете про него писали, помню – бабушка с гордостью показывала соседям статью в «Труде» с фотографией сына.
Николай со Светланой собирались перебраться на Кубань, поближе к матери, к родне. Денег копили на дом. К тому же здоровье давало знать о себе – Коля заработал инвалидность. Какая-то там болезнь у шахтеров профессиональная от отбойного молотка, что-то с вибрацией связано. Ему теперь каждый год месяц в санатории положено бесплатно. Потом эта авария в шахте. Тогда они и решили окончательно вернуться. Приехали, купили машину – «Волгу». Оставались деньги на покупку дома. Мои родители посоветовали присмотреть жилье у моря, в Геленджике. У отца там были знакомые, вот и поехали тогда вчетвером – Николай со Светой и мои мать с отцом. Отец, уезжая, смеялся: « Вот, Серега! Будет теперь и у нас родня на море!»
Они не доехали. Водитель встречного «Камаза» заснул за рулем. Мои родители погибли сразу. У Светланы – перелом позвоночника. Николай кучу денег ухлопал на врачей. А тут еще перестройка грянула, оставшиеся деньги превратились в пыль. О доме у моря пришлось забыть навсегда. Вот и остались жить у бабушки. Стахановец с женой в инвалидной коляске.
После смерти родителей я редко приезжал сюда. Раздражать меня стал Николай. Не знаю – может обида у меня осталась за родителей. Но он свою вину чувствовал, это точно.
Нет, думаю – не это. Раздражало отношение его к жизни. Быдляческое какое-то. Сто раз с ним спорил по этому поводу – бесполезно. Опустил ручонки, работает на стройке, Светку свою катает туда-сюда. Ни к чему не стремится больше, всем доволен, все устраивает. Всё пытаются ребенка взять в детдоме. Да кто им даст его? Зарплата нищенская, пенсия за инвалидность. Квартирка только вот эта. Правда, и она теперь моя. По документам все права только у меня – бабушка при жизни так решила. Я ж не виноват.
Конечно, я не зверь. Не выгоню на улицу. Но и дарить не собираюсь. Квартира денег стоит. Дом хоть и не новый, но в центре – строительные компании давно кружат вокруг. Хорошие бабки дают. Почти все жильцы согласны. А им со Светкой и в коммуналку какую-нибудь переехать можно. Им-то все равно где жить, по большому счету. Да и вообще – что я должен за них беспокоиться, если сами за себя не беспокоятся? Терпеть не могу людей, которые зарабатывают меньше трешки баксов в месяц и считают что это нормально. Не понимаю их. Ну что ты за мужик? Подними жопу, заработай. Отними, в конце концов. Жизнь такая. Жестче надо быть. Зарабатывать надо, крутиться, а не сидеть возле жены.
Я же кручусь? Не женат – не до этого пока. И дети – что нищету плодить? Зато все нормально у меня – работа, машина, квартира в Москве…
— Ты чай какой будешь, Серый? Черный или зеленый? – прервал мои мысли Николай, — Светлана отдыхает, давай потише.
- А? Давай зеленый…
— Зеленый, так зеленый. Чего на похороны не приехал? Всё дела?
- Дела. Да и не люблю я подобные мероприятия. Не знаю как вести себя. Неуютно и фальшиво всё как-то. Все плачут. Особенно бабки – как-то по-деловому, профессионально, вроде деньги отрабатывают. Как проститутки на заднем сиденье в машине, без души.
- Хм… Ну ты сравнил! Проститутки… Совсем ты там в своей Москве…
- Что в Москве? Опять начинаешь? Думаешь, там мне с неба всё падает? Просто так деньги дают, как ты этому чумазому сявке сейчас?
— Не надо так. Это Митяня. Он… Ну, как сказать? Светка говорит – блаженный он. Жаль его.
- «Блаженный»… Да быдло он! Обыкновенное русское быдло, которое ничего в жизни не хочет, только бухать! Чего жалеть таких? Кто им виноват?
— Слушай, Серега, — Николай разгладил ладонью лежащий на столе «АиФ», — ну откуда в тебе это? «Быдло»… Это люди, Сережа. Давно сам элитой стал? Почему у тебя одни деньги в голове? Считаешь, только деньги в жизни важны?
— Ха! Опять нищебродские разговорчики про моральные ценности… Ну, а что важно, по-твоему?
— Семья важна. Дети. Люди важны, Серега.
— Это люди? Да ну тебя, что с тобой разговаривать? Бесполезно. Что с квартирой решать будем?
— С квартирой? А что решать? Ты – хозяин теперь, ты и решай.
— Короче, Николай. Ты там не подумай чего… Мне сейчас очень нужны бабки. Месяц вам на подготовку к переезду. Я сам подыщу варианты. Приеду – обсудим. Пока.
Николай даже не глянул мне вслед...
Я приехал месяца через полтора.
Николай сидел на кухне перед початой бутылкой водки. Я поздоровался и положил на стол несколько листов с вариантами по жилью.
— Тут ваши ребята-риэлторы вариантики подобрали – глянь на досуге. Бухаешь? Спаивают народ жиды-демократы? Гы-гы. Или праздник какой?
— Да какой там праздник… Ты что-то как не приедешь, так… Митяню сегодня похоронили. Я не ходил, так вот – помянуть решил.
- Митяню? Это какого? Бродягу того, что я в прошлый раз встретил? А что с ним – на работе надорвался? Ха-ха!
- Нет, — Николай как будто не заметил моего юмора, — Убили его. Забили до смерти. Может – менты, а может – малолетки безбашенные. Кому мешал?...
- Коль, я с тебя поражаюсь. Ты взрослый человек вроде. Вот что ты жалеешь быдло всякое? Они сами выбирают такую жизнь, их не переделать. Им нравится так жить, и ничего ты с ними не сделаешь. Никто же не заставляет их валяться под забором, бухать, никто водку им в рот не заливает. Что их жалеть?
— Не знаю. Только вчера как узнал про Митяню, такой ком к горлу подкатил… Чуть не расплакался, представляешь? Мать хоронил, не так было. Все-таки восемьдесят семь ей было – пожила. А тут… Да ты что, не помнишь его, Митяню? Должен помнить. Он в шестнадцатом доме жил. Брат у него еще старший – Сева. В Питере врач. Митька хороший парень был. В армии с ним что-то случилось. Не знаю, но комиссовали его через год. Может – били, может – еще что. Но он безобидный был. Не псих, нет. В дурку не брали – сказали, что номальный. Странный только. Беззащитный, как ребенок. Выпивать стал, да. Но, не то чтобы совсем уж – мать не позволяла. А когда три года назад тёть Лена – мать его, померла, приехал Севка. Продал квартиру, а Митяня на улице остался. Так и жил – ночевал в подъездах, на чердаках, питался тем, что люди дадут. Я ему шмотки свои старые давал. Он всем твердил: «Скоро приедет мой братуха, увидите! Заберет меня в Питер, ага.» Не мог поверить, что родной брат его так кинул. А тот… Даже на похороны не приехал. Я телеграмму давал… Собрались люди, похоронили… Да неужели не помнишь его?
Я вспомнил. Конечно. Митя. Дима.
Я тогда совсем пацаном был – лет шесть. Мы с местными ребятами зимой пошли на карьер. Раньше там, кажется, глину добывали или еще что. Подземные воды затопили карьер и получилось небольшое, но довольно глубокое озеро. Я тогда, чтобы не показаться трусом, первым ступил на лёд и сразу провалился. Пытался выбраться, ломая тонкий лед и с перепугу отплывая еще дальше от скользкого берега. Дружки мои испугались и бросились бежать прочь. Мне повезло, что навстречу им попался Дима. Он меня и спас. Помню, как он вытащил меня и, улыбаясь, кутал в свою телогрейку: «Что, накупался, ага? Дома-то влетит! Водолаз…» Он меня потом так и называл – «водолаз». Пока в армию не ушел.
— Да… Так что с квартирой, Серега? Когда съезжать?
- Что? А… — я взял со стола листы с адресами и порвал, — Ты прости меня, Коля. За всё…
Я налил водки себе и ему. Почти по полстакана.
— Давай лучше выпьем. За Митяню. За бабушку. За родителей моих. За нас с тобой.
— Давай за людей выпьем, Серёжа.
И мы выпили. За людей.
Не чокаясь.
Девочка Ада из полтавского ада
Apr. 2nd, 2011 01:02 pm1941 год. Начало немецкой оккупации в маленьком городке Полтавской области. В бывший райком партии вселилась комендатура. Небольшой дореволюционный двухэтажный особняк. По коридорам снуют немецкие офицеры, взвод охраны, обслуга из местных. Стучат пишущие машинки, тренькают телефоны, немецкий порядок входит в свои права.
В один из кабинетов, для разбирательства привели двенадцатилетнюю девочку. Ее поймали на улице, есть подозрение, что еврейка.
На свою беду, она и вправду была еврейкой. Родители уже месяц как поджидали свою доченьку на небе, и вот пришла пора Адочки. Месяц она бродила по городу, жила, где придется. Приютить опасную девочку никто не решился.
В комнате работали два офицера за двумя письменными столами. Один оторвался от бумаг, перекинулся парой слов с конвоиром, глянув на Аду, сказал:
-"Я! Дас юдише швайн!" и опять углубился в бумаги. Советская пионерка хоть и не понимала по-немецки, но что такое "юдиш" и что ее ждет, знала.
Она вдруг в отчаянии бросилась к дверям и опрометью выскочила в коридор. Присутствующие не кинулись догонять беглянку, а дружно заржали, ведь в здании не было ни одного окна без решетки, а внизу на выходе круглосуточная охрана и только немецкая. Бежать-то некуда, разве что заскочить в другой кабинет... А толку? Но страх смерти не имеет логики. Ада из коридора кинулась на второй этаж и забежала в первую попавшуюся открытую дверь.
Немцы обрадовались новому развлечению и не спеша, планомерно, как инопланетяне в поисках человека, обходили комнату за комнатой:
-" Тефощка. Ау! "
"Кте ты ест? "
"Ком, дас кляйн юдише швайн..."
"Ау! Ми тепя искать!"
Инопланетяне обошли все помещения на обоих этажах, потом еще раз, еще... Им уже было не смешно. Еврейки нигде не было. Через пару часов поиска они поняли, что девчонке удалось просунуть голову между прутьями в туалете, и она сбежала. И какие же маленькие головы бывают у этих подлых еврейских детей...
Тут же вызвали "майстра" из местных, и он присобачил дополнительную перемычку к туалетной решетке.
В комендатуре наступила ночь. Офицеры разошлись по домам, темный особняк опустел, только охрана у входа еле слышно переговаривалась.
С самого утра Ада лежала внутри старинного камина, но до сих пор боялась дышать. Камин зиял чернотой в самой большой комнате купеческого дома. При советской власти барство было не в почете, экономили дрова, топили буржуйками и каминную трубу заложили кирпичом, но так удачно, что внутри на высоте полутора метров получилась кирпичная полка. Сантиметров сорок в ширину, тут пока можно было переждать. Пока...
В эту ночь девочка так и не покинула своего убежища.
Наступило утро, в комендатуре затрещала работа и о вчерашней сбежавшей еврейской девочке все конечно забыли.
Только во вторую ночь Ада решилась покинуть свою норку. Она неслышно как привидение пробралась в туалет, без которого уже почти падала в обморок. Жадно напилась воды и вернулась в «свою» комнату, По запаху нашла в чьем-то столе спрятанное печенье и залегла до следующей ночи.
Так из ночи в ночь Ада все расширяла свой жизненный круг. Доходила даже до первого этажа, влезала в буфет, а там всегда можно было поживиться кусочком хлебушка, не обделяя господ офицеров. Она понимала, что если пропадет хоть кусочек сала, то будут подозрения и могут здание обыскать с собакой. А это смерть. Но пока сама Ада превращалась в дикую собачку, или скорее в затравленного мышонка с огромным не мышиным телом, которое нужно кормить. Все чувства ее обострились. Девочка слышала даже, сколько существ находится на втором этаже и сколько на первом. Лежа в камине, она чувствовала вибрацию стен от входящих в здание инопланетян. Днем не спала, боялась, что во сне пошевелится. Девчонка знала всех солдат и офицеров комендатуры, хоть никогда их и не видела. Различала по голосам, походке и запаху. Вскоре приноровилась мыться и стирать белье в туалете. Самым страшным еженочным испытанием был слив воды унитазного бачка. Со временем Аду уже невозможно было застать врасплох. Она по своим внутренним часам знала, когда под утро придут истопники, работники кухни, а уж охранники, по ночам обходящие этажи, для нее казались просто махорочными топающими слонами.
Человек ко всему привыкает.
Ада стала привидением, о котором даже не ходило слухов...
Девочка сначала интуитивно, а потом, и по словам начала понимать немецкую речь.
Жизнь шла. Ведь, несмотря на ежесекундный смертельный риск быть обнаруженной, это была все же жизнь. Чтоб не сойти с ума, она мысленно разговаривала с родителями и со "знакомыми" немецкими офицерами.
Однажды ночью, когда девчушка привычно прокралась в туалет, ее как громом поразило. На умывальнике лежали: ломтик хлеба и малюсенький кусочек мыла. Это был не офицерский туалет и мыло каждый приносил свое, могли, конечно, забыть, но хлеб откуда!!?
О НЕЙ КТО-ТО ЗНАЛ!
Ада не притронулась к этому богатству. Вдруг западня... На следующую ночь все повторилось. Эх, будь что будет, взяла. В конце концов, немцы люди педантичные. Если б что и заподозрили, то не мыльцем бы выманивали, а овчарками.
Через неделю девочка поняла, что доброй феей была уборщица тетя Зина. Толи по маленьким мокрым следам, толи еще как, но тетя Зина догадалась о «привидении». Жизнь у Ады началась царская: целый кусочек хлеба в день иногда даже с кубиком сахара.
В одно прекрасное утро в комендатуре перестала звучать немецкая речь. Все шло совсем непривычно. Дом наполнился новыми запахами и звуками. Незнакомые люди говорили только по-русски. Ада целых три дня еще сидела в камине прислушиваясь, пока не решилась выйти к нашим.
Был 1943 год.
-----------------------------------------
Четырнадцатилетнюю еврейскую девочку Аду вначале отправили в полтавский детский дом, а в 44-ом во Львовский интернат. В этом городе она и прожила всю свою жизнь. Детей у Ады не было, расплата за подорванное в камине женское здоровье.
Я знаю тетю Аду, сколько себя помню. Мы жили дверь в дверь. Меня часто с ней оставляли родители, когда шли в кино. От нее я и услышал всю эту жуть.
Году в семидесятом, тетя Ада съездила на полтавщину, где и разыскала уборщицу тетю Зину, которая к тому времени уже давно отмотала свою «десятку».
Узнала по голосу...
В один из кабинетов, для разбирательства привели двенадцатилетнюю девочку. Ее поймали на улице, есть подозрение, что еврейка.
На свою беду, она и вправду была еврейкой. Родители уже месяц как поджидали свою доченьку на небе, и вот пришла пора Адочки. Месяц она бродила по городу, жила, где придется. Приютить опасную девочку никто не решился.
В комнате работали два офицера за двумя письменными столами. Один оторвался от бумаг, перекинулся парой слов с конвоиром, глянув на Аду, сказал:
-"Я! Дас юдише швайн!" и опять углубился в бумаги. Советская пионерка хоть и не понимала по-немецки, но что такое "юдиш" и что ее ждет, знала.
Она вдруг в отчаянии бросилась к дверям и опрометью выскочила в коридор. Присутствующие не кинулись догонять беглянку, а дружно заржали, ведь в здании не было ни одного окна без решетки, а внизу на выходе круглосуточная охрана и только немецкая. Бежать-то некуда, разве что заскочить в другой кабинет... А толку? Но страх смерти не имеет логики. Ада из коридора кинулась на второй этаж и забежала в первую попавшуюся открытую дверь.
Немцы обрадовались новому развлечению и не спеша, планомерно, как инопланетяне в поисках человека, обходили комнату за комнатой:
-" Тефощка. Ау! "
"Кте ты ест? "
"Ком, дас кляйн юдише швайн..."
"Ау! Ми тепя искать!"
Инопланетяне обошли все помещения на обоих этажах, потом еще раз, еще... Им уже было не смешно. Еврейки нигде не было. Через пару часов поиска они поняли, что девчонке удалось просунуть голову между прутьями в туалете, и она сбежала. И какие же маленькие головы бывают у этих подлых еврейских детей...
Тут же вызвали "майстра" из местных, и он присобачил дополнительную перемычку к туалетной решетке.
В комендатуре наступила ночь. Офицеры разошлись по домам, темный особняк опустел, только охрана у входа еле слышно переговаривалась.
С самого утра Ада лежала внутри старинного камина, но до сих пор боялась дышать. Камин зиял чернотой в самой большой комнате купеческого дома. При советской власти барство было не в почете, экономили дрова, топили буржуйками и каминную трубу заложили кирпичом, но так удачно, что внутри на высоте полутора метров получилась кирпичная полка. Сантиметров сорок в ширину, тут пока можно было переждать. Пока...
В эту ночь девочка так и не покинула своего убежища.
Наступило утро, в комендатуре затрещала работа и о вчерашней сбежавшей еврейской девочке все конечно забыли.
Только во вторую ночь Ада решилась покинуть свою норку. Она неслышно как привидение пробралась в туалет, без которого уже почти падала в обморок. Жадно напилась воды и вернулась в «свою» комнату, По запаху нашла в чьем-то столе спрятанное печенье и залегла до следующей ночи.
Так из ночи в ночь Ада все расширяла свой жизненный круг. Доходила даже до первого этажа, влезала в буфет, а там всегда можно было поживиться кусочком хлебушка, не обделяя господ офицеров. Она понимала, что если пропадет хоть кусочек сала, то будут подозрения и могут здание обыскать с собакой. А это смерть. Но пока сама Ада превращалась в дикую собачку, или скорее в затравленного мышонка с огромным не мышиным телом, которое нужно кормить. Все чувства ее обострились. Девочка слышала даже, сколько существ находится на втором этаже и сколько на первом. Лежа в камине, она чувствовала вибрацию стен от входящих в здание инопланетян. Днем не спала, боялась, что во сне пошевелится. Девчонка знала всех солдат и офицеров комендатуры, хоть никогда их и не видела. Различала по голосам, походке и запаху. Вскоре приноровилась мыться и стирать белье в туалете. Самым страшным еженочным испытанием был слив воды унитазного бачка. Со временем Аду уже невозможно было застать врасплох. Она по своим внутренним часам знала, когда под утро придут истопники, работники кухни, а уж охранники, по ночам обходящие этажи, для нее казались просто махорочными топающими слонами.
Человек ко всему привыкает.
Ада стала привидением, о котором даже не ходило слухов...
Девочка сначала интуитивно, а потом, и по словам начала понимать немецкую речь.
Жизнь шла. Ведь, несмотря на ежесекундный смертельный риск быть обнаруженной, это была все же жизнь. Чтоб не сойти с ума, она мысленно разговаривала с родителями и со "знакомыми" немецкими офицерами.
Однажды ночью, когда девчушка привычно прокралась в туалет, ее как громом поразило. На умывальнике лежали: ломтик хлеба и малюсенький кусочек мыла. Это был не офицерский туалет и мыло каждый приносил свое, могли, конечно, забыть, но хлеб откуда!!?
О НЕЙ КТО-ТО ЗНАЛ!
Ада не притронулась к этому богатству. Вдруг западня... На следующую ночь все повторилось. Эх, будь что будет, взяла. В конце концов, немцы люди педантичные. Если б что и заподозрили, то не мыльцем бы выманивали, а овчарками.
Через неделю девочка поняла, что доброй феей была уборщица тетя Зина. Толи по маленьким мокрым следам, толи еще как, но тетя Зина догадалась о «привидении». Жизнь у Ады началась царская: целый кусочек хлеба в день иногда даже с кубиком сахара.
В одно прекрасное утро в комендатуре перестала звучать немецкая речь. Все шло совсем непривычно. Дом наполнился новыми запахами и звуками. Незнакомые люди говорили только по-русски. Ада целых три дня еще сидела в камине прислушиваясь, пока не решилась выйти к нашим.
Был 1943 год.
-----------------------------------------
Четырнадцатилетнюю еврейскую девочку Аду вначале отправили в полтавский детский дом, а в 44-ом во Львовский интернат. В этом городе она и прожила всю свою жизнь. Детей у Ады не было, расплата за подорванное в камине женское здоровье.
Я знаю тетю Аду, сколько себя помню. Мы жили дверь в дверь. Меня часто с ней оставляли родители, когда шли в кино. От нее я и услышал всю эту жуть.
Году в семидесятом, тетя Ада съездила на полтавщину, где и разыскала уборщицу тетю Зину, которая к тому времени уже давно отмотала свою «десятку».
Узнала по голосу...
31 декабря
Так, оливье дорезала, курица готова, пюре готово, фрукты помыла, квартиру убрала, платье погладила, башку помыла, ноги побрила. Елка, тварь, еще раз упадешь - скормлю тебя бешеной корове! Ну, где же вы, гости дорогие, я как раз в праздничном новогоднем настроении - проходите, блин, садитесь, жрите!
Ну, что - за новый год? Чин-чин!
1 января
Диван. Холодильник. Диван. Холодильник. Диван. Холодильник. Чародеи, гардемарины, Верка Сердючка, катарсис. Интересно, кто из гостей запер кошку в посудомоечной машине?
Холодильник. Диван. Диван. Диван.
2 января
Здравствуйте, гости дорогие! С вас мартини и мандарины, с меня оливье и елка. С праздником! Елка, тварь, стоять! А то скормлю тебя бешеным гостям. Кошку не видели?.. Странно. За новый год!
3 января
Диван. Холодильник. Диван. Холодильник. Диван.
Але, привет! К тебе?
Нууу: это же надо движения совершать: Ну хорошо, еду. А у тебя жратва еще осталась? Окей, тогда с меня мартини и мандарины. Предлагаю тост: ну, сами знаете!
4 января
Покакать бы. Я состою из оливье, а вместо мозга у меня мандарины. Надо сделать перерыв, пойти прогуляться, попить минералочки:
Ой, здрасьте! Какими судьбами? Мимо бежали, решили заглянуть, водки хряпнуть, погреться? Ну, проходите: За новый год? Ну, давайте.
Видела, как кошка сама залезает в посудомоечную машину и запирается изнутри - надо завязывать с праздниками.
5 января...
Мам, пап, привет. С новым годом вас, дорогие , всего вам превсего!
Мама, сжалься, если я съем твоего холодца, я тресну прямо на ваш праздничный стол или у меня желудок через уши на волю полезет. Нет! Никаких салатиков! Я беременна оливье - хотите такого внука? Ну вот и оставьте меня тихо дышать в проход и сожалеть о своей никчемной жизни: Шампанского выпью, но только в качестве обезболивающего - я же знаю, что живой из-за вашего стола не вылезу!
6 января
Сегодня у нас сочельник, надо встретить светлый праздник как полагается!
Так, оливье дорезала, курица готова, пюре готово, фрукты помыла, квартиру убрала, платье погладила, башку помыла, ноги побрила.
Здравствуйте, гости дорогие, проходите: оставьте елку лежать, у нее, как и у всей страны, спячка.
Ну, с наступающим вас! Мне не наливать! Ну, если только чуть-чуть, символически: За рождество! И за новый год, конечно, же. Рождество главнее? Ну, давайте еще раз за рождество! И за новый год, чтоб он на нас не обиделся. За рождество и новый год вместе, чтобы никому не было обидно?
Давайте!
7 января
Диван. Диван. Диван. Надо собраться с мыслями и вспомнить, где в моем доме холодильник.
8 января
Але, привет! Вы едите ко мне гадать? Ну, давайте: Только мартини не привозите, а то меня на суженого-ряженого стошнит. Выйду замуж в этом году, рожу ребенка, уеду за границу - отличный результат! За это надо выпить. Есть водка и минералка - предлагаю продолжить гадание, мне еще надо денег в будущем году и здоровья, чтоб каникулы пережить!
Предлагаю тост: ыыыыы
9 января
Так, все, завтра на работу, пора приходить в себя . Кошка, выходи, я больше не буду!
Здрасьте, вы опять ко мне? Слушайте, завтра на работу, имейте совесть!
Чай будете? С тортом. Коньяк принесли? Ну хорошо, чайную ложку в чай - и больше ни-ни! За новый, блин, год.
Ух ты, какой чаек вкусный! Кому еще налить?..
10 января
Так: Это мое рабочее место. Вот только вопрос - кем я работаю? У меня где-то должна быть должностная инструкция:
Как страшно жить!
Так, оливье дорезала, курица готова, пюре готово, фрукты помыла, квартиру убрала, платье погладила, башку помыла, ноги побрила. Елка, тварь, еще раз упадешь - скормлю тебя бешеной корове! Ну, где же вы, гости дорогие, я как раз в праздничном новогоднем настроении - проходите, блин, садитесь, жрите!
Ну, что - за новый год? Чин-чин!
1 января
Диван. Холодильник. Диван. Холодильник. Диван. Холодильник. Чародеи, гардемарины, Верка Сердючка, катарсис. Интересно, кто из гостей запер кошку в посудомоечной машине?
Холодильник. Диван. Диван. Диван.
2 января
Здравствуйте, гости дорогие! С вас мартини и мандарины, с меня оливье и елка. С праздником! Елка, тварь, стоять! А то скормлю тебя бешеным гостям. Кошку не видели?.. Странно. За новый год!
3 января
Диван. Холодильник. Диван. Холодильник. Диван.
Але, привет! К тебе?
Нууу: это же надо движения совершать: Ну хорошо, еду. А у тебя жратва еще осталась? Окей, тогда с меня мартини и мандарины. Предлагаю тост: ну, сами знаете!
4 января
Покакать бы. Я состою из оливье, а вместо мозга у меня мандарины. Надо сделать перерыв, пойти прогуляться, попить минералочки:
Ой, здрасьте! Какими судьбами? Мимо бежали, решили заглянуть, водки хряпнуть, погреться? Ну, проходите: За новый год? Ну, давайте.
Видела, как кошка сама залезает в посудомоечную машину и запирается изнутри - надо завязывать с праздниками.
5 января...
Мам, пап, привет. С новым годом вас, дорогие , всего вам превсего!
Мама, сжалься, если я съем твоего холодца, я тресну прямо на ваш праздничный стол или у меня желудок через уши на волю полезет. Нет! Никаких салатиков! Я беременна оливье - хотите такого внука? Ну вот и оставьте меня тихо дышать в проход и сожалеть о своей никчемной жизни: Шампанского выпью, но только в качестве обезболивающего - я же знаю, что живой из-за вашего стола не вылезу!
6 января
Сегодня у нас сочельник, надо встретить светлый праздник как полагается!
Так, оливье дорезала, курица готова, пюре готово, фрукты помыла, квартиру убрала, платье погладила, башку помыла, ноги побрила.
Здравствуйте, гости дорогие, проходите: оставьте елку лежать, у нее, как и у всей страны, спячка.
Ну, с наступающим вас! Мне не наливать! Ну, если только чуть-чуть, символически: За рождество! И за новый год, конечно, же. Рождество главнее? Ну, давайте еще раз за рождество! И за новый год, чтоб он на нас не обиделся. За рождество и новый год вместе, чтобы никому не было обидно?
Давайте!
7 января
Диван. Диван. Диван. Надо собраться с мыслями и вспомнить, где в моем доме холодильник.
8 января
Але, привет! Вы едите ко мне гадать? Ну, давайте: Только мартини не привозите, а то меня на суженого-ряженого стошнит. Выйду замуж в этом году, рожу ребенка, уеду за границу - отличный результат! За это надо выпить. Есть водка и минералка - предлагаю продолжить гадание, мне еще надо денег в будущем году и здоровья, чтоб каникулы пережить!
Предлагаю тост: ыыыыы
9 января
Так, все, завтра на работу, пора приходить в себя . Кошка, выходи, я больше не буду!
Здрасьте, вы опять ко мне? Слушайте, завтра на работу, имейте совесть!
Чай будете? С тортом. Коньяк принесли? Ну хорошо, чайную ложку в чай - и больше ни-ни! За новый, блин, год.
Ух ты, какой чаек вкусный! Кому еще налить?..
10 января
Так: Это мое рабочее место. Вот только вопрос - кем я работаю? У меня где-то должна быть должностная инструкция:
Как страшно жить!
У одной женщины всё было не то чтобы хорошо или плохо, а никак.
Но ничего, она привыкла. Перед Новым годом зашла на почту купить пару открыток – двоюродной тётушке и институтской подруге.Присела написать дежурные слова. За столом рядом что-то писал мальчик лет шести.
Небось, просил у Дедмороза компьютер или что они там сейчас просят.
И женшина подумала, что надо бы отослать ещё одну открытку. Дорогой Дед Мороз, не мог бы ты мне прислать немножко счастья в личной жизни, пожалуйста, я ж у тебя сто лет ничего не просила.
Мальчишка сопел от усердия. Женщина мельком глянула, над чем это он так старается. На листе танцевали кривенькие буквы, «я» и «в» смотрели в неправильную сторону. А написано было
– Дед Мароз Я хачу чтоп Мама связала мне свитерь с аленями как у егора я себя хорошо вёл твой Костя.
Ну надо же. Свитерь.
Когда она вышла, давешний мальчик прыгал у почтового ящика, роста не хватало, чтоб опустить письмо. И в прыжке не получалось.
- Давай я тебе помогу, - сказала женщина. - И не стой на холоде, беги к родителям. Или с кем ты пришёл?
- Я сам пришёл. Я вон в том доме живу.
- В том? Так и я в нём живу. Вон мои окна, крайние, на девятом этаже. Пойдём, нам по дороге.
У подъезда шаркала метлой дворничиха, увидела их и сердито закричала:
- Костик, где ж ты ходишь, папа уже тебя ищет, а ну домой бегом!
Мальчишка дунул в подъезд не попрощавшись.
- Странный мальчик, - сказала женщина.
– Представляете, написал письмо Дед Морозу, чтоб мама ему свитер связала. Я думала, дети игрушки всякие
просят.
- Ничего странного, - отрезала дворничиха.
– Нету там никакой мамы. У мамы любовь случилась. То ли в Канаде, то ли где. Костик её и не помнит, сколько ему тогда было – только ходить начал. Почтальонша наша говорила – мама хорошо если раз в год напишет. Сука драная...
Через пару дней завкафедрой сказала: - Что это вас, Виктория Арсентьевна, на рукоделие потянуло? У вас же с утра три пары было, вышли бы лучше воздухом подышали, а то вся зелёная, круги под глазами.
Будешь тут с кругами, если до Нового года четыре дня, и зачёты у студентов, и на вязание только ночь да дырки между парами.
Хорошо, ещё руки помнят – и лицевые, и изнаночные, и накид, и две вместе.
30-ого пришлось уламывать и материально заинтересовывать почтальоншу – чтоб отнесла. Если официально отправлять – не дойдёт, не успеет. Обещание не выдавать обошлось вдвое дороже.
А 31-ого вечером в дверь позвонили.
И на пороге стояли два дедмороза в дурацких красных шапках с белыми помпонами – большой и маленький.
На маленьком под курткой виднелся свитер с корявенькими оленями.
А большой был очень похож на маленького. Одно лицо.
А что там дальше – я не знаю...
Но вот что я сейчас вспомнил:
У бабушки моей была соседка Кравчиха, скандальная, неумная, завистливая, жадная.
Противная такая тётка. Помню один их разговор.
Кравчиха сказала: - Ты, Дуня, легко живёшь, вон у тебя и муж мастеровитый и не пьёт, и дети с образованием, что ж мне ничего, а тебе всё – как будто ангел за тобой стоит радостный?!
А бабушка ей ответила: - Так и за тобой, Стеша, ангел стоит. Только ты его печалишь.
Но ничего, она привыкла. Перед Новым годом зашла на почту купить пару открыток – двоюродной тётушке и институтской подруге.Присела написать дежурные слова. За столом рядом что-то писал мальчик лет шести.
Небось, просил у Дедмороза компьютер или что они там сейчас просят.
И женшина подумала, что надо бы отослать ещё одну открытку. Дорогой Дед Мороз, не мог бы ты мне прислать немножко счастья в личной жизни, пожалуйста, я ж у тебя сто лет ничего не просила.
Мальчишка сопел от усердия. Женщина мельком глянула, над чем это он так старается. На листе танцевали кривенькие буквы, «я» и «в» смотрели в неправильную сторону. А написано было
– Дед Мароз Я хачу чтоп Мама связала мне свитерь с аленями как у егора я себя хорошо вёл твой Костя.
Ну надо же. Свитерь.
Когда она вышла, давешний мальчик прыгал у почтового ящика, роста не хватало, чтоб опустить письмо. И в прыжке не получалось.
- Давай я тебе помогу, - сказала женщина. - И не стой на холоде, беги к родителям. Или с кем ты пришёл?
- Я сам пришёл. Я вон в том доме живу.
- В том? Так и я в нём живу. Вон мои окна, крайние, на девятом этаже. Пойдём, нам по дороге.
У подъезда шаркала метлой дворничиха, увидела их и сердито закричала:
- Костик, где ж ты ходишь, папа уже тебя ищет, а ну домой бегом!
Мальчишка дунул в подъезд не попрощавшись.
- Странный мальчик, - сказала женщина.
– Представляете, написал письмо Дед Морозу, чтоб мама ему свитер связала. Я думала, дети игрушки всякие
просят.
- Ничего странного, - отрезала дворничиха.
– Нету там никакой мамы. У мамы любовь случилась. То ли в Канаде, то ли где. Костик её и не помнит, сколько ему тогда было – только ходить начал. Почтальонша наша говорила – мама хорошо если раз в год напишет. Сука драная...
Через пару дней завкафедрой сказала: - Что это вас, Виктория Арсентьевна, на рукоделие потянуло? У вас же с утра три пары было, вышли бы лучше воздухом подышали, а то вся зелёная, круги под глазами.
Будешь тут с кругами, если до Нового года четыре дня, и зачёты у студентов, и на вязание только ночь да дырки между парами.
Хорошо, ещё руки помнят – и лицевые, и изнаночные, и накид, и две вместе.
30-ого пришлось уламывать и материально заинтересовывать почтальоншу – чтоб отнесла. Если официально отправлять – не дойдёт, не успеет. Обещание не выдавать обошлось вдвое дороже.
А 31-ого вечером в дверь позвонили.
И на пороге стояли два дедмороза в дурацких красных шапках с белыми помпонами – большой и маленький.
На маленьком под курткой виднелся свитер с корявенькими оленями.
А большой был очень похож на маленького. Одно лицо.
А что там дальше – я не знаю...
Но вот что я сейчас вспомнил:
У бабушки моей была соседка Кравчиха, скандальная, неумная, завистливая, жадная.
Противная такая тётка. Помню один их разговор.
Кравчиха сказала: - Ты, Дуня, легко живёшь, вон у тебя и муж мастеровитый и не пьёт, и дети с образованием, что ж мне ничего, а тебе всё – как будто ангел за тобой стоит радостный?!
А бабушка ей ответила: - Так и за тобой, Стеша, ангел стоит. Только ты его печалишь.
Времена жизни
Jul. 28th, 2010 07:26 pmИз дневника найденого на чердаке заброшенного дома:
Впервые я почуствовал свой возраст в 33 года. Вы скажите - возраст Иисуса Христа? Не знаю... Но лучше Юрия Лозы об этом никто ещё не сказал(Примечание: наверно автор имеет ввиду вот эту песню: http://www.youtube.com/watch?v=WvsKoOnre-w)
Следущий раз это со мной случилось сразу после моего 50-ти летия. Здоровье начало пошаливать, пришлось перенести несколько операций... Короче говоря, жизнь покатилась под горку...
Однако я не сдавался, работал до последней возможности и ушёл на пенсию только после моего 70-ти летия.
После того, как родственники и друзья отпраздновали моё 90-то летие, меня забрала жить к себя моя дочь т.к. она волновалась, что я уже не смогу за собой следить...
Вы спросите, а что было дальше? А дальше - я умер!
Впервые я почуствовал свой возраст в 33 года. Вы скажите - возраст Иисуса Христа? Не знаю... Но лучше Юрия Лозы об этом никто ещё не сказал(Примечание: наверно автор имеет ввиду вот эту песню: http://www.youtube.com/watch?v=WvsKoOnre-w)
Следущий раз это со мной случилось сразу после моего 50-ти летия. Здоровье начало пошаливать, пришлось перенести несколько операций... Короче говоря, жизнь покатилась под горку...
Однако я не сдавался, работал до последней возможности и ушёл на пенсию только после моего 70-ти летия.
После того, как родственники и друзья отпраздновали моё 90-то летие, меня забрала жить к себя моя дочь т.к. она волновалась, что я уже не смогу за собой следить...
Вы спросите, а что было дальше? А дальше - я умер!
І найменша дівчинка в Чайна-тауні,
і старі баптисти в холодних церквах Мангетена
навіть не уявляють які зірки падають в наші комини,
і яке смарагдове часникове листя
росте на наших футбольних полях.
Це ось океан, без початку і кінця,
заливає берег, на якому стоять китайські їдальні,
і тисяча кашалотів ховається в ньому за піском і мулом,
навіки відділяючи мене від країни,
яку я любив.
Це ось чорні дерева в холодних снігах,
ніби африканки на білих простирадлах,
і на кожному дереві сидять птахи,
крикливі птахи еміграції,
співучі птахи вигнання.
А це ось я
кожної ночі
вві сні
вантажу свій пароплав зорями і пшеницею,
заповнюю трюми ромом і цикутою,
прогріваю старі машини,
так як топлять кахляні печі.
Вже зовсім скоро Господь покличе нас усіх,
поверне океанські потоки, пожене нас у темряву.
Ридай тоді за мною,
солодка морська капусто Америки,
так як умієш лише ти одна,
так як умієш лише ти одна.
+ + +
Фабрики в дощі, ніби в жалобі.
Дощ над мостами летить, минаючи.
Сама потім вирішиш – зізнатись у хворобі,
чи хай собі живуть, нічого не знаючи.
Сама потім повернешся, якщо захочеш,
якщо забудеш про заборони.
Сидиш і спомини перекочуєш,
як перекочують порожні вагони.
І кожна розмокла рама віконна,
наче схованка спорожніла,
і дим виходить із високого комина,
мов душа із померлого тіла.
І дивишся довго, мовби востаннє,
на чорні коридори й верстати,
маючи відповіді на всі питання,
які ніхто не захотів поставити.
+ + +
Час працює на мене – він мене убиває.
Все, що у мене є, і все, чого не буває,
я встиг сховати собі до кишень.
Я зараз найкраща мішень.
І навколо ніч вогняною лавою,
і київська траса десь під Полтавою,
і в кожній фурі тінями темними
ховаються перелякані демони.
І зорі зависають в напрузі,
і морок ховається в кукурудзі,
і душі померлих смертю страшною
тяжко літають над окружною.
І темно в їхніх очницях порожніх,
і гріються в кабаках придорожніх
нічної тиші дзвінкі оркестри,
і проститутки – добрі, як сестри,
і вбивці з вирваними серцями,
і діти з яскравими олівцями,
і кельнери з паленим алкоголем,
і відьми з гострим сердечним болем,
і перевізники чорної нафти,
і просто беззахисні їбанати,
і жовті біженці звідкись з Китаю –
я всіх люблю і всіх пам'ятаю.
І навіть якщо я забуду про когось,
чиєсь ім'я чи знайомий голос,
мені ще стане часу і нервів,
щоби згадати усіх померлих.
Тому літайте, мої хороші,
доки тривають ці ночі найдовші,
доки тягнуться ці дороги,
літайте попри всі застороги.
Я вигрібатиму між берегами,
я розберуся, врешті, з боргами,
я вириватиму вам гортані.
Доброї ночі, мої кохані.
Сергій Жадан "Ефіопія"
і старі баптисти в холодних церквах Мангетена
навіть не уявляють які зірки падають в наші комини,
і яке смарагдове часникове листя
росте на наших футбольних полях.
Це ось океан, без початку і кінця,
заливає берег, на якому стоять китайські їдальні,
і тисяча кашалотів ховається в ньому за піском і мулом,
навіки відділяючи мене від країни,
яку я любив.
Це ось чорні дерева в холодних снігах,
ніби африканки на білих простирадлах,
і на кожному дереві сидять птахи,
крикливі птахи еміграції,
співучі птахи вигнання.
А це ось я
кожної ночі
вві сні
вантажу свій пароплав зорями і пшеницею,
заповнюю трюми ромом і цикутою,
прогріваю старі машини,
так як топлять кахляні печі.
Вже зовсім скоро Господь покличе нас усіх,
поверне океанські потоки, пожене нас у темряву.
Ридай тоді за мною,
солодка морська капусто Америки,
так як умієш лише ти одна,
так як умієш лише ти одна.
+ + +
Фабрики в дощі, ніби в жалобі.
Дощ над мостами летить, минаючи.
Сама потім вирішиш – зізнатись у хворобі,
чи хай собі живуть, нічого не знаючи.
Сама потім повернешся, якщо захочеш,
якщо забудеш про заборони.
Сидиш і спомини перекочуєш,
як перекочують порожні вагони.
І кожна розмокла рама віконна,
наче схованка спорожніла,
і дим виходить із високого комина,
мов душа із померлого тіла.
І дивишся довго, мовби востаннє,
на чорні коридори й верстати,
маючи відповіді на всі питання,
які ніхто не захотів поставити.
+ + +
Час працює на мене – він мене убиває.
Все, що у мене є, і все, чого не буває,
я встиг сховати собі до кишень.
Я зараз найкраща мішень.
І навколо ніч вогняною лавою,
і київська траса десь під Полтавою,
і в кожній фурі тінями темними
ховаються перелякані демони.
І зорі зависають в напрузі,
і морок ховається в кукурудзі,
і душі померлих смертю страшною
тяжко літають над окружною.
І темно в їхніх очницях порожніх,
і гріються в кабаках придорожніх
нічної тиші дзвінкі оркестри,
і проститутки – добрі, як сестри,
і вбивці з вирваними серцями,
і діти з яскравими олівцями,
і кельнери з паленим алкоголем,
і відьми з гострим сердечним болем,
і перевізники чорної нафти,
і просто беззахисні їбанати,
і жовті біженці звідкись з Китаю –
я всіх люблю і всіх пам'ятаю.
І навіть якщо я забуду про когось,
чиєсь ім'я чи знайомий голос,
мені ще стане часу і нервів,
щоби згадати усіх померлих.
Тому літайте, мої хороші,
доки тривають ці ночі найдовші,
доки тягнуться ці дороги,
літайте попри всі застороги.
Я вигрібатиму між берегами,
я розберуся, врешті, з боргами,
я вириватиму вам гортані.
Доброї ночі, мої кохані.
Сергій Жадан "Ефіопія"
Haruki Murakami at the complete review
Oct. 12th, 2008 10:47 amPros & Cons
Pros:
Other links:
http://en.wikipedia.org/wiki/Haruki_Murakami
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D1%83%D1%80%D0%B0%D0%BA%D0%B0%D0%BC%D0%B8,_%D0%A5%D0%B0%D1%80%D1%83%D0%BA%D0%B8
http://www.randomhouse.com/features/murakami/site.php
http://www.murakami.ch/main_5.html
Pros:
Cons:
- Wildly imagined and yet in many respects comfortingly familiar stories
- Good character development
- Big themes, but almost never bogs down in the ponderous
- Conveys modern ennui very well
For details: http://www.complete-review.com/authors/murakamh.htm
- Editorial meddling with the translations, including some radical and extensive cuts - as if mere translation wasn't enough to ruin most works already !
- Different translators
- Predictable characters, basic character traits, occurrences
- Constant pop-references (especially American ones)
Other links:
http://en.wikipedia.org/wiki/Haruki_Murakami
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D1%83%D1%80%D0%B0%D0%BA%D0%B0%D0%BC%D0%B8,_%D0%A5%D0%B0%D1%80%D1%83%D0%BA%D0%B8
http://www.randomhouse.com/features/murakami/site.php
http://www.murakami.ch/main_5.html
Translation of job tvoju maman
Feb. 2nd, 2008 08:52 amРусский язык и литература "обогатились", начиная с конца прошлого века, в связи с распадом СССР, массовым нашествием ненормативной лексики. Можно долго говорить о носителях этого нового явления, но бесспорно одно, что Берлинская стена сломана и ветер перемен шевелит страницами наших книг...
С другой стороны интересен феномен возникший в связи с переводом иностранной ненормативной лексики на русский язык. Для примера возьмём совсем свежий перевод Виктора Радуцкого замечательного романа израильского писателя Амоса Оза "Чёрный ящик". Я конечно же не берусь судить о качестве перевода, но так как переводчик перевёл английскую ненормативную лексику (что ни в коем случае не извиняет переводчика с иврита Радуцкого), наводит на грустные размышления... Давайте взглянем вместе на следующую выдержку из письма адвоката своему клиенту: "Послушай-ка, Алекс, по правде говоря, твои заскоки не должны меня интересовать. Сейчас у меня в производстве сочное, с гнильцой, имущественное дело (ценности, принадлежащие Русской православной церкви), и то, что я на этом заработаю (даже если проиграю дело в суде), составит сумму, которая почти вдвое больше той, что ты решил преподнести в качестве пасхального подарка еврейству Северной Африки или Ассоциации стареющих нимфоманок. GO FUCK YOURSELF*, Алекс. Только дай мне окончательное распоряжение - и я переведу всё что ты захочешь, когда захочешь и кому захочешь. Каждому - в меру его горлопанства."
Конечно же спасибо переводчику, что он не перевёл эту английскую фразу в ивритском предложение на русский язык прямо, а поместил ссылку: "Здесь: Давай, выставь себя дураком (англ)."
Я не хочу тут сарказничать по поводу того, как выставил себя дураком переводчик и вполне разделяю его замешательство и более того - не представляю себе, как зарубежные переводчики умудряются переводить русскую ненормативную лексику на иностранные языки, например такое весьма популярное русскоязычное ругательство: "Ёб твою мать!", - представляет определённые затруднения для перевода и уже не говоря о многочисленных интерпретациях оного: в духе горячего грузина или чеченца лезущего в драку с криками, что его оскорбили тем, что ебали его маму. Хотя в отношении перевода на английский (не знаю как в других языках) я и не прав вовсе т.к. тут существует всем хорошо известный синоним - motherfucker.
А как, в этом случае, перевести следующий диалог, мною слышанный неоднократно:
- Пошёл на хуй!
-Я и так на хую, вот только ноги и поддерживают!
А что делать бедным переводчикам с Александром Трифоновым - http://www.kasparov.ru/material.php?id=478E0C2F48B7D, который предложил перейти на латиницу и соответственно написал: "Job tvoju maman!" - я себе совсем и не представляю...
С другой стороны интересен феномен возникший в связи с переводом иностранной ненормативной лексики на русский язык. Для примера возьмём совсем свежий перевод Виктора Радуцкого замечательного романа израильского писателя Амоса Оза "Чёрный ящик". Я конечно же не берусь судить о качестве перевода, но так как переводчик перевёл английскую ненормативную лексику (что ни в коем случае не извиняет переводчика с иврита Радуцкого), наводит на грустные размышления... Давайте взглянем вместе на следующую выдержку из письма адвоката своему клиенту: "Послушай-ка, Алекс, по правде говоря, твои заскоки не должны меня интересовать. Сейчас у меня в производстве сочное, с гнильцой, имущественное дело (ценности, принадлежащие Русской православной церкви), и то, что я на этом заработаю (даже если проиграю дело в суде), составит сумму, которая почти вдвое больше той, что ты решил преподнести в качестве пасхального подарка еврейству Северной Африки или Ассоциации стареющих нимфоманок. GO FUCK YOURSELF*, Алекс. Только дай мне окончательное распоряжение - и я переведу всё что ты захочешь, когда захочешь и кому захочешь. Каждому - в меру его горлопанства."
Конечно же спасибо переводчику, что он не перевёл эту английскую фразу в ивритском предложение на русский язык прямо, а поместил ссылку: "Здесь: Давай, выставь себя дураком (англ)."
Я не хочу тут сарказничать по поводу того, как выставил себя дураком переводчик и вполне разделяю его замешательство и более того - не представляю себе, как зарубежные переводчики умудряются переводить русскую ненормативную лексику на иностранные языки, например такое весьма популярное русскоязычное ругательство: "Ёб твою мать!", - представляет определённые затруднения для перевода и уже не говоря о многочисленных интерпретациях оного: в духе горячего грузина или чеченца лезущего в драку с криками, что его оскорбили тем, что ебали его маму. Хотя в отношении перевода на английский (не знаю как в других языках) я и не прав вовсе т.к. тут существует всем хорошо известный синоним - motherfucker.
А как, в этом случае, перевести следующий диалог, мною слышанный неоднократно:
- Пошёл на хуй!
-Я и так на хую, вот только ноги и поддерживают!
А что делать бедным переводчикам с Александром Трифоновым - http://www.kasparov.ru/material.php?id=478E0C2F48B7D, который предложил перейти на латиницу и соответственно написал: "Job tvoju maman!" - я себе совсем и не представляю...
Страх и вера
Jan. 23rd, 2008 07:31 pmАгнон был человек следовавшим предписаниям еврейской религии, он соблюдал заповедь о субботнем покое, покрывал голову, был богобоязненным в самом буквальном смысле: в иврите слово "страх" является синонимом слова "вера". В рассказах Агнона есть отдельные места, где не впрямую, хитроумно замаскировав свою мысль, автор представляет богобоязненность как бесконечный ужас перед Небесами: Агнон истово верует в Бога, он в страхе трепещет перед Ним, но совсем не любит Его. "Я человек лёгкий,- говорит Даниэль Бах в романе "Гость склонен заночевать",- и я не верю, что Господь, благословен Он, желает добра своим созданиям". Это - парадоксальная теологическая позиция, трагическая, даже свидетельствующая о полном отчаянии. Но Агнон ни разу не попытался выразить её, прибегнув к доводам разума, он вкладывает подобные мысли в уста второстепенных персонажей, когда на них обрушиваются превратности судьбы.
Амос Оз "Повесть о любви и тьме"
Ссылка: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%BC%D1%83%D1%8D%D0%BB%D1%8C_%D0%99%D0%BE%D1%81%D0%B5%D1%84_%D0%90%D0%B3%D0%BD%D0%BE%D0%BD
Амос Оз "Повесть о любви и тьме"
Ссылка: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%BC%D1%83%D1%8D%D0%BB%D1%8C_%D0%99%D0%BE%D1%81%D0%B5%D1%84_%D0%90%D0%B3%D0%BD%D0%BE%D0%BD
Болезнь как Божье наказание?
Dec. 8th, 2007 03:25 pmОднажды моя лучшая подруга Хадасса рассказала о нашем директоре гимназии, который заболел раком. Когда врач сообщил ему диагноз, он взорвался гневными претензиями: «Я всегда аккуратно платил членские взносы, положенный мне в связи с болезнью отпуск, я, невзирая на свой почтенный возраст, посвящал добровольной работе в системе здравоохранения. Все годы регулярно занимался физкультурой. Придерживался диеты. За всю свои жизнь не выкурил ни одной сигареты. Написал книгу «Основы грамматики иврита».
Жалкие претензии. Но и хитрость – жалкая и гнусная. Я не предъявляю чрезмерных претензий. Стекло должно было оставаться прозрачным. Не более того.
Амос Оз "Мой Михаэль"
Жалкие претензии. Но и хитрость – жалкая и гнусная. Я не предъявляю чрезмерных претензий. Стекло должно было оставаться прозрачным. Не более того.
Амос Оз "Мой Михаэль"
Неповторимое восточное очарование денег
Dec. 8th, 2007 02:32 pmЯ - золотая монета османского султана, двадцать второй пробы. На моей поверхности высечена печать нашего падишаха, повелителя вселенной... Если бы я рассказала обо всех своих приключениях до того, как оказалась здесь, они бы составили многие тома... и если вы никому не расскажете... я открою вам тайну. Клянётесь молчать? Ладно. Я - не настоящая монета (двадцать второй пробы) османского султана, напечатанная в монетном дворе Чембирлиташ. Я - фальшивая монета. Меня отлили из низкопробного золота в Венеции, а потом привезли сюда и выдали за полноценный османский золотой...Со временем османцы разобрались, в чём дело, и научились пробовать монеты на зубок - сплав, где было мало золота и много меди, был более твёрдым...В Венеции нас положили в железные сундуки, погрузили на корабли, и, качаясь на волнах, мы прибыли в Стамбул. Я оказалась в лавке у менялы, во рту, пахнувшем чесноком. Почти тут же в лавку вошёл наивный крестьянин, который хотел разменять свой золотой. Пройдоха меняла поднёс монету ко рту, приговаривая: "Посмотрим, не фальшивый ли твой золотой?". Когда мы встретились во рту менялы, я увидела, что принесённый крестьянином золотой был настоящий, османский. Глядя на меня, османская монета сказала: "Ты фальшивая". Она была права, но сказала так высокомерно, что я обиделась:"Сама ты фальшивая". Наивный крестьянин в этот момент похвастался:
- Мой золотой не может быть фальшивым! Я его закопал в землю двадцать лет назад - разве тогда были такие безобразия?!
Мне было интересно, чем это кончится: меняла вынул изо рта не эту монету, что дал ему крестьянин, а меня. "Забирай свой золотой, мне не нужна гнусная подделка венецианского неверного! Не стыдно тебе?", - укорил он глупого крестьянина. Тот что-то ответил, взял меня и ушёл. Услышав те же слова от других менял, он расстроился и поменял меня всего на девяносто акча. Так началось моё семилетнее хождение по рукам...
Один раз я покинула Стамбул и в кошельке учителя из Эдирне отправилась в Манису. Когда путь нам преградили разбойники с криками: "Жизнь или кошелёк!", несчастный учитель быстро засунул меня в заднее отверстие. Здесь пахло ещё хуже, чем во рту менялы, любящего чеснок, и было очень неприятно. Но потом случилось нечто ещё более ужасное:"Денег нет, так надо хоть развлечься с ним",- сказали разбойники и выстроились в очередь. Это было тяжело, потому я и не люблю покидать Стамбул...
После множества приключений меня бросил в свой мешочек бандит - ночью он зарезал и обобрал человека. Дома он плюнул на меня:"Чтоб тебе, всё из-за тебя!". Мне было так обидно, что хотелось исчезнуть.
Но если бы меня не было, невозможно было отличить хорошего художника от плохого и художники начали бы сживать друг друга со свету, поэтому я не исчезла, а прибыла сюда в кошельке самого талантливого из них.
А если вы лучший овладейте мной.
Орхан Памук "Меня зовут красный", Нобелевская премия по литературе, 2006 год.
- Мой золотой не может быть фальшивым! Я его закопал в землю двадцать лет назад - разве тогда были такие безобразия?!
Мне было интересно, чем это кончится: меняла вынул изо рта не эту монету, что дал ему крестьянин, а меня. "Забирай свой золотой, мне не нужна гнусная подделка венецианского неверного! Не стыдно тебе?", - укорил он глупого крестьянина. Тот что-то ответил, взял меня и ушёл. Услышав те же слова от других менял, он расстроился и поменял меня всего на девяносто акча. Так началось моё семилетнее хождение по рукам...
Один раз я покинула Стамбул и в кошельке учителя из Эдирне отправилась в Манису. Когда путь нам преградили разбойники с криками: "Жизнь или кошелёк!", несчастный учитель быстро засунул меня в заднее отверстие. Здесь пахло ещё хуже, чем во рту менялы, любящего чеснок, и было очень неприятно. Но потом случилось нечто ещё более ужасное:"Денег нет, так надо хоть развлечься с ним",- сказали разбойники и выстроились в очередь. Это было тяжело, потому я и не люблю покидать Стамбул...
После множества приключений меня бросил в свой мешочек бандит - ночью он зарезал и обобрал человека. Дома он плюнул на меня:"Чтоб тебе, всё из-за тебя!". Мне было так обидно, что хотелось исчезнуть.
Но если бы меня не было, невозможно было отличить хорошего художника от плохого и художники начали бы сживать друг друга со свету, поэтому я не исчезла, а прибыла сюда в кошельке самого талантливого из них.
А если вы лучший овладейте мной.
Орхан Памук "Меня зовут красный", Нобелевская премия по литературе, 2006 год.
- Как вы думаете, вампиры в реальности существуют?
- Вампиры? - Я ошарашенно посмотрел в зеркало заднего вида, где отражалось лицо водителя. - Какие вампиры? Те, что кровь пьют?
- Те самые. Существуют они или нет?
.
.
.
- А что бы вы сделали, если б и вправду увидели вампира?
- Наверно, растерялся.
- И всё?
- А что, нельзя?
- Нельзя конечно! Вера - великое дело. Представишь себе гору - и вот она, пожалуста. Подумаешь, что горы нет - её и не будет.
.
.
.
- А вы сами-то верите в вампиров?
- Верю.
- Почему?
- Что значит "почему"? Верю и всё.
- Ну а доказать можете?
- Вера и доказательство - совсем разные вещи.
- Пожалуй.
.
.
.
- Но могу и доказать,- заявил таксист.
- Серьёзно?
- Вполне.
- И каким образом?
- Да я сам вампир.
.
.
.
- Так вы не верите?
- М-м?
- Что я вампир - не верите?
- Конечно же верю, - поспешно заверил я таксиста. - Представишь себе гору - и вот она.
- Ну ладно.
- Вы и кровь пьёте иногда?
- А как же? Я же всё-таки вампир.
- Кровь, наверно, разная бывает - вкусная и невкусная?
- Ясное дело. Но ваша не подойдёт. Слишком много курите.
- Бросить хотел, но вот не получилось.
- Самая подходящая - у молодых девушек. Это что-то!
.
.
.
Харуки Мураками "Вампир в такси"
- Вампиры? - Я ошарашенно посмотрел в зеркало заднего вида, где отражалось лицо водителя. - Какие вампиры? Те, что кровь пьют?
- Те самые. Существуют они или нет?
.
.
.
- А что бы вы сделали, если б и вправду увидели вампира?
- Наверно, растерялся.
- И всё?
- А что, нельзя?
- Нельзя конечно! Вера - великое дело. Представишь себе гору - и вот она, пожалуста. Подумаешь, что горы нет - её и не будет.
.
.
.
- А вы сами-то верите в вампиров?
- Верю.
- Почему?
- Что значит "почему"? Верю и всё.
- Ну а доказать можете?
- Вера и доказательство - совсем разные вещи.
- Пожалуй.
.
.
.
- Но могу и доказать,- заявил таксист.
- Серьёзно?
- Вполне.
- И каким образом?
- Да я сам вампир.
.
.
.
- Так вы не верите?
- М-м?
- Что я вампир - не верите?
- Конечно же верю, - поспешно заверил я таксиста. - Представишь себе гору - и вот она.
- Ну ладно.
- Вы и кровь пьёте иногда?
- А как же? Я же всё-таки вампир.
- Кровь, наверно, разная бывает - вкусная и невкусная?
- Ясное дело. Но ваша не подойдёт. Слишком много курите.
- Бросить хотел, но вот не получилось.
- Самая подходящая - у молодых девушек. Это что-то!
.
.
.
Харуки Мураками "Вампир в такси"
"Вообще-то я терпеть не могу дантистов: я считаю их корыстными, алчными тварями, чья единственная цель в жизни - вырвать как можно больше зубов, чтобы купит себе "мерседес" с люком на крыше. Этот, похоже, не был исключением.
Я вдруг подумал, что должен объяснить, зачем приехал сюда, и рассказал ему целую историю: я будто собираюсь купить себе апартаменты в пансионате "Флибустьер". Он сразу оживился, долго взвешивал все "за" и "против", размахивая зажатой в руке вафлёй, а под конец сказал, что, на его, взгляд, это будет "выгодное капиталовложение". А что ещё я мог от него услышать?"
Michel Houellebecq "Extension du domaine de la lutte"
Я вдруг подумал, что должен объяснить, зачем приехал сюда, и рассказал ему целую историю: я будто собираюсь купить себе апартаменты в пансионате "Флибустьер". Он сразу оживился, долго взвешивал все "за" и "против", размахивая зажатой в руке вафлёй, а под конец сказал, что, на его, взгляд, это будет "выгодное капиталовложение". А что ещё я мог от него услышать?"
Michel Houellebecq "Extension du domaine de la lutte"
Два зеркала
Sep. 25th, 2006 08:38 amОтрывок из романе "Расширение пространства борьбы" Мишеля Уэльбека ("Extension du domaine de la lutte" Michel Houellebecq) :
"Некоторые люди с ранних лет ощущают тягостную невозможность жить своей жизнью; у них нет сил взглянуть собственной жизни в лицо и увидеть её, как она есть, не оставив в ней тёмных углов, туманных панорам на заднем плане. Их существование, которое, оскорбляет законы природы: мало того что такая неприспособленность просто не может генетически обусловлена, она ещё сопровождается ненормально обострённым духовным зрением, не приемлющим банальных схем привычного бытия. Иногда достаточно поставить перед ними другое человеческое существо, конечно предполагая, что оно обладает такой же чистотой и прямодушием, как они сами,- и их надломленность превратиться в страстное и возвышенное стремление к недостижимому. Если одно зеркало день за днём являет тот же самый печальный образ, два зеркала, стоящие друг против друга, образуют замкнутую систему, увлекающую человеческий глаз в бесконечный, геометрически безупречные глубины, по ту сторону страданий и суеты этого мира".
"Некоторые люди с ранних лет ощущают тягостную невозможность жить своей жизнью; у них нет сил взглянуть собственной жизни в лицо и увидеть её, как она есть, не оставив в ней тёмных углов, туманных панорам на заднем плане. Их существование, которое, оскорбляет законы природы: мало того что такая неприспособленность просто не может генетически обусловлена, она ещё сопровождается ненормально обострённым духовным зрением, не приемлющим банальных схем привычного бытия. Иногда достаточно поставить перед ними другое человеческое существо, конечно предполагая, что оно обладает такой же чистотой и прямодушием, как они сами,- и их надломленность превратиться в страстное и возвышенное стремление к недостижимому. Если одно зеркало день за днём являет тот же самый печальный образ, два зеркала, стоящие друг против друга, образуют замкнутую систему, увлекающую человеческий глаз в бесконечный, геометрически безупречные глубины, по ту сторону страданий и суеты этого мира".
Умерла Ориана Фаллачи, журналистка и писательница, российскому читателю известная, кажется, только как автор памфлета "Ярость и гордость", пишет Валерий Панюшкин в своей статье "Жалость и гордость" в газете Ъ:
"...Это редкое для репортера качество – верить тому, что видишь своими глазами. В отличие от Орианы Фаллачи, репортер телеканала НТВ, например, всерьез говорил после Беслана, будто не мог показать в эфире матерей с плакатом, сообщавшим, что заложников в школе не двести человек, а полторы тысячи. Этот репортер всерьез говорил, что информация у матерей на плакате была не проверена, и он не показал ни матерей, ни плакат, потому что нельзя давать в эфир непроверенных фактов. Это репортерское малодушие. Как еще, черт побери, надо проверять факты, которые видишь своими глазами? Если ты репортер, скажи: "Стоят женщины с плакатом, на плакате написано, что заложников не двести человек, а полторы тысячи". У редкого репортера хватает духу.
Ориана Фаллачи была редким репортером, способным описывать то, что видит своими глазами. Она видела, что мусульмане враги, и так и писала – враги. В другом своем памфлете последнего времени она прямо писала, что антиглобалисты – варвары, потому что видела – они варвары. Четыре года назад перед социальным форумом во Флоренции, когда полумиллионный старинный город наводнился миллионом антиглобалистов, Ориана Фаллачи призывала флорентинцев забаррикадировать окна и двери ввиду нашествия варваров. Но флорентинцы не послушались. И за все время форума в городе было разбито два стекла. Случайно. Ориана Фаллачи ошиблась..." (http://www.kommersant.ru/doc.html?docId=705568)
А вот Милан Кундера (в своём романе "Бессмертие") и вовсе считает Ориану Фаллачи зачинателем современной журналистики:
"Впрочем, кто зачинатель современной журналистики? Вовсе не Хемингуэй, писавший о своих впечатлениях во фронтовых окопах, вовсе не Оруэлл, что провёл год жизни среди парижской бедноты, и не Эгон Эрвин Киш, знаток парижских проституток, а Ориана Фаллачи, публиковавшая между 1969 и 1972 годами в итальянском еженедельнике "Эуропео" цикл бесед с самыми видными политиками того времени. Эти беседы были больше, чем просто беседы; это были поединки. Могущественные политики, не успев понять, что дерутся в неравных условиях - ибо вопросы имела право задавать только она, а не они - уже извивались в нокауте на полу ринга.
Эти поединки были знамением времени: ситуация изменилась. Журналист уразумел, что постановка вопросов - не простой рабочий метод репортёра, скромно проводящего свои изыски с блокнотом и карандашом в руке, а способ проявления власти. Журналист не тот, кто задаёт вопрос, а тот кто наделён священным правом спрашивать кого угодно и о чём угодно. Но разве вопрос - не мост понимания, перекинутый от человека к человеку? Возможно. Уточню поэтому своё утверждение: власть журналиста основана не на его праве спрашивать, а на праве ТРЕБОВАТЬ ОТВЕТА.
Особо заметьте, пожалуйста, что Моисей не включил в десять Божьих заповедей "Не лги!". И это не случайность! Ибо тот, кто говорит "не лги!", должен прежде сказать "отвечай!", а Бог никому не дал права требовать от другого ответа. "Не лги! Отвечай правду!" - всё это слова, которые человек не посмел бы говорить другому человеку, считай он его равным себе. Только Бог, пожалуй, имел бы право сказать ему эти слова, но у Него для этого нет никакого основания, коль Он всё знает и в нашем ответе не нуждается."
"...Это редкое для репортера качество – верить тому, что видишь своими глазами. В отличие от Орианы Фаллачи, репортер телеканала НТВ, например, всерьез говорил после Беслана, будто не мог показать в эфире матерей с плакатом, сообщавшим, что заложников в школе не двести человек, а полторы тысячи. Этот репортер всерьез говорил, что информация у матерей на плакате была не проверена, и он не показал ни матерей, ни плакат, потому что нельзя давать в эфир непроверенных фактов. Это репортерское малодушие. Как еще, черт побери, надо проверять факты, которые видишь своими глазами? Если ты репортер, скажи: "Стоят женщины с плакатом, на плакате написано, что заложников не двести человек, а полторы тысячи". У редкого репортера хватает духу.
Ориана Фаллачи была редким репортером, способным описывать то, что видит своими глазами. Она видела, что мусульмане враги, и так и писала – враги. В другом своем памфлете последнего времени она прямо писала, что антиглобалисты – варвары, потому что видела – они варвары. Четыре года назад перед социальным форумом во Флоренции, когда полумиллионный старинный город наводнился миллионом антиглобалистов, Ориана Фаллачи призывала флорентинцев забаррикадировать окна и двери ввиду нашествия варваров. Но флорентинцы не послушались. И за все время форума в городе было разбито два стекла. Случайно. Ориана Фаллачи ошиблась..." (http://www.kommersant.ru/doc.html?docId=705568)
А вот Милан Кундера (в своём романе "Бессмертие") и вовсе считает Ориану Фаллачи зачинателем современной журналистики:
"Впрочем, кто зачинатель современной журналистики? Вовсе не Хемингуэй, писавший о своих впечатлениях во фронтовых окопах, вовсе не Оруэлл, что провёл год жизни среди парижской бедноты, и не Эгон Эрвин Киш, знаток парижских проституток, а Ориана Фаллачи, публиковавшая между 1969 и 1972 годами в итальянском еженедельнике "Эуропео" цикл бесед с самыми видными политиками того времени. Эти беседы были больше, чем просто беседы; это были поединки. Могущественные политики, не успев понять, что дерутся в неравных условиях - ибо вопросы имела право задавать только она, а не они - уже извивались в нокауте на полу ринга.
Эти поединки были знамением времени: ситуация изменилась. Журналист уразумел, что постановка вопросов - не простой рабочий метод репортёра, скромно проводящего свои изыски с блокнотом и карандашом в руке, а способ проявления власти. Журналист не тот, кто задаёт вопрос, а тот кто наделён священным правом спрашивать кого угодно и о чём угодно. Но разве вопрос - не мост понимания, перекинутый от человека к человеку? Возможно. Уточню поэтому своё утверждение: власть журналиста основана не на его праве спрашивать, а на праве ТРЕБОВАТЬ ОТВЕТА.
Особо заметьте, пожалуйста, что Моисей не включил в десять Божьих заповедей "Не лги!". И это не случайность! Ибо тот, кто говорит "не лги!", должен прежде сказать "отвечай!", а Бог никому не дал права требовать от другого ответа. "Не лги! Отвечай правду!" - всё это слова, которые человек не посмел бы говорить другому человеку, считай он его равным себе. Только Бог, пожалуй, имел бы право сказать ему эти слова, но у Него для этого нет никакого основания, коль Он всё знает и в нашем ответе не нуждается."
Мне бы их проблемы
Sep. 4th, 2006 08:53 amМы давно все знаем, что богатые тоже плачут. Оказывается, что у знаменитостей более серьёзные проблемы. Они волнуются в каком виде они войдут в бессмертие:"Тихо Браге был великим астрономом, но сегодня нам известно о нём лишь то, что во время торжественного ужина при пражском императорском дворе он так стеснялся отлучиться в уборную, что у него лопнул мочевой пузырь и он отошёл к смешным бессмертным мучеником стыда и мочи. Он отошёл к ним так же, как Кристина Гёте (Прим. жена великого поэта Гёте), на века превращенная во взбесившуюся кусачую колбасу. Нет романиста, который был бы мне дороже Роберта Музиля. Он умер однажды утром, когда поднимал гантели. Я и сам теперь, поднимая их, с тревогой слежу за биением сердца и страшусь смерти, поскольку умереть с гантелями в руках, как умер боготворимый мною писатель, было бы эпигонством столь невероятным, столь неистовым, столь фанатичным, что вмиг обеспечило бы мне смешное бессмертие." Из книги Милана Кундеры "Бессмертие".
Ислам как картонная дурилка
Aug. 31st, 2006 09:40 pm"Однажды вечером в гостиничном кафе со мной заговорил банкир-иорданец...
- К несчастью для мусульман,- продолжал он,- обещанный пророком рай уже существует на земле: есть места, где девушки сладострастно танцуют, ублажая мужчин, где можно опьяниться нектарами под звуки небесной музыки; таких мест штук двадцать в радиусе пятисот метров от гостиницы. Они легко доступны; чтобы в них попасть, нет нужды исполнять семь обязанностей мусульманина и вести священную войну; достаточно заплатить несколько долларов. А что-бы увидеть их, вовсе не обязательно отправляться в дальнее путешествие - надо просто обзавестись параболической антенной.
Он нимало не сомневался, что исламский мир обречён: капитализм восторжествует. Молодые арабы думают только о потреблении да о сексе. Их заветная мечта - американский образ жизни, сколько бы они ни утверждали обратное; их агрессивность - лишь проявление бессильной зависти; к счастью, молодёжь всё больше отворачивается от ислама. Но сам он для этого уже стар, ему не повезло, он всю жизнь вынужден был подлаживаться к религии, которую презирал"
Из книги Мишеля Уэльбека "Платформа".
- К несчастью для мусульман,- продолжал он,- обещанный пророком рай уже существует на земле: есть места, где девушки сладострастно танцуют, ублажая мужчин, где можно опьяниться нектарами под звуки небесной музыки; таких мест штук двадцать в радиусе пятисот метров от гостиницы. Они легко доступны; чтобы в них попасть, нет нужды исполнять семь обязанностей мусульманина и вести священную войну; достаточно заплатить несколько долларов. А что-бы увидеть их, вовсе не обязательно отправляться в дальнее путешествие - надо просто обзавестись параболической антенной.
Он нимало не сомневался, что исламский мир обречён: капитализм восторжествует. Молодые арабы думают только о потреблении да о сексе. Их заветная мечта - американский образ жизни, сколько бы они ни утверждали обратное; их агрессивность - лишь проявление бессильной зависти; к счастью, молодёжь всё больше отворачивается от ислама. Но сам он для этого уже стар, ему не повезло, он всю жизнь вынужден был подлаживаться к религии, которую презирал"
Из книги Мишеля Уэльбека "Платформа".
