![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
American Novel
Jun. 27th, 2023 08:11 am
Elizabeth Gilbert, an American author, is more used to soul-searching than grappling with geopolitical problems. Her best-known work, “Eat, Pray, Love”, is a memoir about life after divorce. But in recent weeks she has been ruminating on a grislier subject: Russia’s invasion of Ukraine. On June 12th Ms Gilbert postponed indefinitely the publication of a novel, “The Snow Forest”, after hundreds of angry posts on Goodreads, a review site, mainly from Ukrainians. They object to the fact that the novel is set in Russia, in a religious-fundamentalist community in Soviet-era Siberia. Ms Gilbert’s decision had free-speech advocates fulminating over the dangers of cancel culture. Why is popular fiction being pulled into discourse about the invasion?The furore is a curious episode in a broader debate. When the war began, many Western galleries, museums and concert halls struck Russian works from their programmes or cancelled performances by Russian artists. They were concerned that celebrating Russian culture would signal tacit acceptance of the Kremlin’s aggression. In some cases, the performers in question did indeed have links to the Russian state. Valery Gergiev, for instance, a famous conductor, played a concert organised by the Kremlin in Palmyra, a Syrian city, in 2016 after Russian forces helped the Syrian army to recapture it from Islamic State. State-backed institutions such as the Bolshoi Theatre have long enjoyed a glowing international reputation.
Severing links to such individuals and organisations blocked obvious avenues for Russian soft power. But other aspects of the debate are more complicated. Some Russian artists who had publicly condemned the war also had their performances cancelled. Some people even suggested that 19th-century Russian literary greats, such as Fyodor Dostoyevsky and Alexander Pushkin, should be reappraised. Western readers, the theory went, had been blind to the imperial sentiments of these authors, who had helped to cultivate a thirst for expansionism within Russian culture and society.
These writers’ works do, in places, include brazen support for imperial conquest. But associating long-dead authors with Russia’s invasion is a stretch (plenty of Western authors of the time held imperialist views). Ms Gilbert’s case takes the discussion to an altogether different, and frankly puzzling, level: merely writing about Russia is cast as being incompatible with showing support for Ukraine. It is unsurprising that her decision to delay the novel’s publication has been called “well-intended” but “wrongheaded” by pen America, a non-profit organisation that promotes artistic free expression.
Still, the backlash against “The Snow Forest” reflects frustration in Ukraine. From intellectuals to keyboard warriors, many Ukrainians bemoan what they perceive as a Western tendency to romanticise Russian culture as a source of universal wisdom on human nature, justice and power. They also accuse Westerners of regularly mislabelling art from other places in Eurasia, including Ukraine, as “Russian”.
Scholars in the West are taking note. Many speak of “decolonising” the study of Russia and eastern Europe. That means encouraging academics to focus on the legacy of Russian imperialism in their research and persuading universities to expand their teaching of other eastern European cultures. Studying the culture of the ethnic minorities who live within Russia is also important, notes Elena Sudakova, head of Pushkin House, an arts institute in London that focuses on work from Russia and its neighbours. It is unclear whether “The Snow Forest” would have touched on these subjects.
For Ms Gilbert, the stakes of the Goodreads debacle seem relatively low: she will probably publish her novel one day. For Ukrainians, the stakes are higher. The Kremlin denies the existence of a discrete Ukrainian history and identity. That makes culture a matter of survival.
Letter To An Unknown Ukrainian
Apr. 3rd, 2023 09:13 am
My dearest one,They stole the language from us. We spoke and corresponded with you in the language of great Russian literature. Now, for the whole world, Russian is the language of those who bomb Ukrainian cities and kill children, the language of war criminals, the language of murderers. They will be tried for crimes against humanity. I would like to believe that all those who prepared and participated in this war, who supported it in one way or another, will be put in the dock. But how can one go to trial for a crime against language?
My father went to the front when he was 17 to avenge his brother who was killed by the Germans. After the war, he hated Germans and everything German all his life. I tried to explain to him: “But Dad, there is great German literature! German is a beautiful language!” These words had no effect on him. What will we be able to say after the war to the Ukrainians whose homes were bombed and looted by the Russians, whose families were killed? That the great Russian literature is beautiful? And that the Russian language is so wonderful?
Do dictators and dictatorships breed slave populations or do slave populations breed dictators? Ukraine was able to escape from this hellish circle, to escape from our common, monstrous, bloody past. For this reason it is hated by Russian impostors. A free and democratic Ukraine can serve as an example for the Russian population, which is why it is so important for Putin to destroy you.
In Russia, we had neither de-Stalinisation, nor the Nuremberg trials of the Communist party of the Soviet Union. The result we see: a new dictatorship. A dictatorship, by its very nature, cannot exist without enemies, which means war.
The plans of the general staff included the refusal of Nato to defend you with its armed forces, and Nato fulfilled this plan of Putin in the first days of the war. You Ukrainians did not agree to Putin’s plans. You did not surrender, you did not greet his tanks with flowers. You are not only defending your freedom and human dignity; now you are defending the freedom and human dignity of all humanity. You cannot be defeated because the war is not decided by the number of tanks and missiles, but by the power of love for freedom. You are free men, and those who carry out the criminal orders of the Russian generals are slaves.
A year ago, when Russian tanks were already marching toward Kyiv, the whole world wondered why there were no mass anti-war protests in Russia, why only loners took to the streets. I attributed it to fear. Silence is a Russian survival strategy. Those who protested back then were in jail. This is how Russians have survived by silence for generations. Pushkin formulated this Russian way of life in the last line of his historical drama Boris Godunov: “The people are silent.” And with the beginning of the aggression against Ukraine, the people were “keeping silent”. But then mass mobilisation began in the autumn, and it is no longer possible to explain away the fact that hundreds of thousands of Russians obediently went to kill Ukrainians and be killed. This is something else, something deeper, something scarier.
I see only one explanation: my country has fallen out of time. In the 21st century, the modern man himself is responsible for deciding what is good and what is evil. And if he sees that his country and his people are waging a despicable shameful war, he will be against his country and against his people. But most Russians mentally live in the past, when people associated themselves with their tribe. Our tribe is always right, and the other tribes are our enemies and want to destroy us. We are not responsible, we don’t decide anything, the chief/khan/king decides everything for us. This is how they think: if our enemies, the fascists from Ukraine and Nato, attack our homeland, we go to defend it, just as our grandfathers defended it from the German fascists. The feeling of love for the homeland, the beautiful sense of patriotism, was used by all dictators for their own purposes. My father thought he was defending his homeland from Hitler’s regime, but he was defending the same fascist regime of Stalin. Russians are now going to war, as Putin’s propaganda explained to them, to defend their homeland against “European and American nazism”, and they don’t realise that they are protecting the power of a criminal gang in the Kremlin, which has taken the entire country hostage.
The only way out is to inflict a military defeat on the Putin regime. Therefore, democratic countries must help the Ukrainians with everything they can, and above all with weapons. After the war, the whole world will come to your aid to reconstruct what has been destroyed, and the country will be able to rebuild itself. And Russia will lie in the ruins of economy and in the ruins of consciousness. A new birth of my country is possible only through the complete destruction of the Putin regime. The empire must be amputated from the Russian person, like a malignant cancer. This “hour zero” is vital for Russia. My country will have a future only if it passes through total defeat, as happened with Germany.
Glory to Ukraine!
Mikhail
Над Русью нынче ночь темна
Dec. 18th, 2012 09:19 amНет, не раскаюсь до седин
В своих пристрастиях сердечных –
Ржаной округи гражданин,
Лесов погубленных заречных,
Унылых пашен и лугов,
Дорог, доселе непроезжих,
Речных державных берегов,
Ядрёных слов и сказок вещих…
Над Русью нынче ночь темна,
Под чёрным солнцем лжи-отравы
Всем верховодит сатана
С толпой прислужников лукавых.
Кругом разруха, и раздор,
И пресмыкательства позор,
А мы – на небо ропщем глухо…
Уж осень поздняя старухой
По полю голому бредёт
И стужу за руку ведёт,
И только озимь зеленеет
За речкой тусклой вдалеке,
Да у пичуги в коготке
Рубин рябины пламенеет…
Леонид Николаевич Попов (1947-2004)
Подробности: тут и там
У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте.
Многие склонны путать понятия: "Отечество" и "Ваше превосходительство".
Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения.
Самые плохие законы — в России, но этот недостаток компенсируется тем, что их никто не выполняет.
Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.
Не к тому будь готов, чтобы исполнить то или другое, а к тому, чтобы претерпеть.
Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.
Система очень проста: никогда ничего прямо не дозволять и никогда ничего прямо не запрещать.
Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства.
Нет задачи более достойной истинного либерала, как с доверием ожидать дальнейших разъяснений.
Благонадёжность - это клеймо, для приобретения которого необходимо сделать какую-нибудь пакость.
Есть легионы сорванцов, у которых на языке "государство", а в мыслях - пирог с казенной начинкою.
Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит.
Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.
Вспыхнула во Франции революция, и стало всем ясно, что "просвещение" полезно только тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.
Многие склонны путать понятия: "Отечество" и "Ваше превосходительство".
Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения.
Самые плохие законы — в России, но этот недостаток компенсируется тем, что их никто не выполняет.
Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.
Не к тому будь готов, чтобы исполнить то или другое, а к тому, чтобы претерпеть.
Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.
Система очень проста: никогда ничего прямо не дозволять и никогда ничего прямо не запрещать.
Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства.
Нет задачи более достойной истинного либерала, как с доверием ожидать дальнейших разъяснений.
Благонадёжность - это клеймо, для приобретения которого необходимо сделать какую-нибудь пакость.
Есть легионы сорванцов, у которых на языке "государство", а в мыслях - пирог с казенной начинкою.
Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит.
Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.
Вспыхнула во Франции революция, и стало всем ясно, что "просвещение" полезно только тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.
Высоцкий и Шевчук
Feb. 17th, 2009 12:12 pmУ Высоцкого слова иногда имеют второй, третий, четвертый смысл. У Шевчука смысл чаще один. Высоцкий не мог себе позволить того, что позволяет себе Шевчук. Высоцкий был ближе всего к исторической правде в песнях о Второй мировой войне. С ним мы редко говорили о творчестве, больше смеялись, обсуждая бюрократию, по своей жизни в Болгарии я тоже знал, что это такое. Шевчук постоянно думает о том, что можно было бы усовершенствовать, мы с ним по десять раз переслушивали записанное. С Высоцким этого никогда не было.
Французский гитарист и аранжировщик Константин Казански, который помогал Шевчуку в аранжировке альбома "L`Echoppe" ("Ларек") и который записал три "французских" альбома Владимира Высоцкого.
Французский гитарист и аранжировщик Константин Казански, который помогал Шевчуку в аранжировке альбома "L`Echoppe" ("Ларек") и который записал три "французских" альбома Владимира Высоцкого.
За меня невеста отрыдает честно
Jan. 19th, 2009 02:14 pmAm Dm E Am
За меня невеста отрыдает честно,
Am Dm G C
За меня ребята отдадут долги,
Am Dm G C
За меня другие отпоют все песни,
Am Dm E Am (A7)
И, быть может, выпьют за меня враги.
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара - без струны,
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
Мне нельзя на волю: не имею права,
Можно лишь от двери - до стены,
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
Можно только неба кусок, можно только сны.
Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут,
Кто меня там встретит, как меня обнимут,
И какие песни мне споют.
http://www.youtube.com/watch?v=2No3TNWWtOU
Владимир Семёнович Высоцкий, 1963
За меня невеста отрыдает честно,
Am Dm G C
За меня ребята отдадут долги,
Am Dm G C
За меня другие отпоют все песни,
Am Dm E Am (A7)
И, быть может, выпьют за меня враги.
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара - без струны,
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
Мне нельзя на волю: не имею права,
Можно лишь от двери - до стены,
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
Можно только неба кусок, можно только сны.
Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут,
Кто меня там встретит, как меня обнимут,
И какие песни мне споют.
http://www.youtube.com/watch?v=2No3TNWWtOU
Владимир Семёнович Высоцкий, 1963
Большая Медведица
Sep. 2nd, 2008 05:08 pm"…Это было 4 февраля. Утром, примерно в шесть пятнадцать, собираясь на суд, я увидел ее по телевизору. Включил на небольшую громкость звук - до этого не включал, не хотел будить сокамерников - и услышал: "...умерла в ночь со второго на третье февраля". Через пять минут меня забрали на процесс... Мы прожили вместе двенадцать лет. Она была безумно талантливая женщина. И как певица, и как - в меньшей, конечно, степени - писатель. Я был уверен, что она переживет меня лет на двадцать. И в то же время меня не оставляло стойкое предчувствие, что она погибнет. Она была слеплена из того же теста, что и все пропащие женщины типа Мэрилин Монро. Жаль..."
Эдуард Лимонов
Подробности: http://www.kvir.ru/10-shatalov.html
Документальный фильм:
http://www.youtube.com/watch?v=ZtmRiZpgaXE
http://www.youtube.com/watch?v=4BjJVYluI0Y
http://www.youtube.com/watch?v=4Kc6Y77DpAw
http://www.youtube.com/watch?v=tvKQ6TIK6oI
Эдуард Лимонов
Подробности: http://www.kvir.ru/10-shatalov.html
Документальный фильм:
http://www.youtube.com/watch?v=ZtmRiZpgaXE
http://www.youtube.com/watch?v=4BjJVYluI0Y
http://www.youtube.com/watch?v=4Kc6Y77DpAw
http://www.youtube.com/watch?v=tvKQ6TIK6oI
Кто должен лежать в Мавзолее?
Aug. 22nd, 2008 08:20 amРусская ментальность была создана Иваном Грозным в XVI веке. Централизованное государство, идея разделения общества на опричников, что буквально означает "отдельные люди", и на остальных. Эта шизофрения, она в нас до сих пор. Мы говорим: есть мы, и есть они. Такое невозможно для европейца, он скажет: "государство — это я". А мы до сих пор живем по модели Ивана Грозного. Мне кажется, что в Мавзолее должен был бы лежать именно Грозный, ибо он создатель русского государства и русской ментальности. Ленин — лишь последователь.
Владимир Сорокин
Подробности: http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1014309&NodesID=8
Владимир Сорокин
Подробности: http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1014309&NodesID=8
Книжка с картинками для детей
Aug. 10th, 2008 11:47 amЖУК-АНТИСЕМИТ
1-я КАРТИНКА
Птичка малого калибра
Называется колибри.
2-я КАРТИНКА
Жук
Ножками мотает,
Рожками бодает,
Крылышком жужжит:
- Жи-жи-жи-жи-жид! -
Жук-антисемит.
3-я КАРТИНКА
Разговор Жука с Божьей коровкой
Божья коровка:
В лесу не стало мочи,
Не стало нам житья:
Абрам под каждой кочкой!
Жук:
- Да-с... Множество жидья!
4-я КАРТИНКА
Осенняя жалоба Кузнечика
И солнышко не греет,
И птички не свистят.
Одни только евреи
На веточках сидят.
5-я КАРТИНКА
Зимняя жалоба Кузнечика
Ох, эти жидочки!
Ох, эти пройдохи!
Жены их и дочки
Носят только дохи.
Дохи их и греют,
Дохи и ласкают,
Кто же не евреи -
Те все погибают.
6-я КАРТИНКА
Разговор Жука с Бабочкой
Жук:
- Бабочка, бабочка, где же ваш папочка?
Бабочка:
- Папочка наш утонул.
Жук:
- Бабочка, бабочка, где ж ваша мамочка?
Бабочка:
- Мамочку съели жиды.
7-я КАРТИНКА
Смерть Жука
Жук (разочарованно).
Воробей - евреи,
Канарейка - еврейка,
Божья коровка - жидовка,
Термит - семит,
Грач - пархач!
(Умирает.)
Николай Макарович Олейников (1935)
1-я КАРТИНКА
Птичка малого калибра
Называется колибри.
2-я КАРТИНКА
Жук
Ножками мотает,
Рожками бодает,
Крылышком жужжит:
- Жи-жи-жи-жи-жид! -
Жук-антисемит.
3-я КАРТИНКА
Разговор Жука с Божьей коровкой
Божья коровка:
В лесу не стало мочи,
Не стало нам житья:
Абрам под каждой кочкой!
Жук:
- Да-с... Множество жидья!
4-я КАРТИНКА
Осенняя жалоба Кузнечика
И солнышко не греет,
И птички не свистят.
Одни только евреи
На веточках сидят.
5-я КАРТИНКА
Зимняя жалоба Кузнечика
Ох, эти жидочки!
Ох, эти пройдохи!
Жены их и дочки
Носят только дохи.
Дохи их и греют,
Дохи и ласкают,
Кто же не евреи -
Те все погибают.
6-я КАРТИНКА
Разговор Жука с Бабочкой
Жук:
- Бабочка, бабочка, где же ваш папочка?
Бабочка:
- Папочка наш утонул.
Жук:
- Бабочка, бабочка, где ж ваша мамочка?
Бабочка:
- Мамочку съели жиды.
7-я КАРТИНКА
Смерть Жука
Жук (разочарованно).
Воробей - евреи,
Канарейка - еврейка,
Божья коровка - жидовка,
Термит - семит,
Грач - пархач!
(Умирает.)
Николай Макарович Олейников (1935)
Надпись на заборе: Плющит + колбасит = чекрыжит
"Плющит" - это когда попадаешь под влияние однородного внешнего процесса и твое многообразие постепенно начинает подчиняться свойствам этого чего-то. Ощущение вхождения в плоскость одного процесса, где существует доминанта. Допустим тебя держит в"ежовых рукавицах" твоя лень. Все процессы активности замедляются и сонливость становиться приоритетным состоянием. Это состояние человека "плющит" к какому-либо предмету и постоянно ищешь опору для равновесия.
"Колбасит" - смена ощущений, причиной которых может быть внезапные перемены процессов и резкая смена чувств и настроений, зачастую и состояний. Выделить что-нить важное не возможно, по причине всяких маленьких кусочков и зацепиться за что-либо с трудом удается. Начинаешь себя чувствовать "сборником" и понимать, что еще не конец и впереди еще многое придется испытать. Поэтому организм не может выбрать определенную стабильную программу работы и это отражается на состоянии человека. Вообщем - это как готовят колбасу на производстве. Продукт в котором можно найти следы всего, что только есть в реале.
Пётр Вайль пишет:" Бродский всегда интересовался языковыми новшествами. В его стихах полно жаргона - как ни у кого из больших поэтов. В разговоре тем более: "чувак", "канать", "хилять" и т.п., лексикон его молодости. Новый сленг его тоже занимал. Помню обсуждения слова "тусовка": Иосиф соглашался с его многозначительностью, хотя сам не употреблял. Порадовался каламбуру: "Не, тут только ипатьевским методом. - Чего? - Ипатьевским, говорю, методом надо. - Это как? - Ипать и ипать!". Развеселился от моей московской зарисовки: "Салон красоты "Тюссо". Профессиональный татуаж, пирсинг, перманентный макияж, мезотерапия, ботокс, обёртывание, все виды эпиляции. Диагностика по позвоночному столбу". Рядом переговаривается пара: "Смотри, папик, по позвоночному столбу, давай пойдём". Папик смотрит: "Ну, ладно, можно". И вдруг страшно хохочет, почёсывая голую волосатую грудь и что-то иное, не "Тюссо", имея в виду: "Только, блин, осторожно!". Несколько дней Иосиф отвечал на мои звонки: "Папик на проводе".
Однажды я ему пересказал выражение, надолго не задержавшееся в языке, но тогда приведшее Бродского в восторг: "ломиться на позоре" - ехать в общественном транспорте ("тачку поймать не смог, пришлось ломиться на позоре")..."
"Плющит" - это когда попадаешь под влияние однородного внешнего процесса и твое многообразие постепенно начинает подчиняться свойствам этого чего-то. Ощущение вхождения в плоскость одного процесса, где существует доминанта. Допустим тебя держит в"ежовых рукавицах" твоя лень. Все процессы активности замедляются и сонливость становиться приоритетным состоянием. Это состояние человека "плющит" к какому-либо предмету и постоянно ищешь опору для равновесия.
"Колбасит" - смена ощущений, причиной которых может быть внезапные перемены процессов и резкая смена чувств и настроений, зачастую и состояний. Выделить что-нить важное не возможно, по причине всяких маленьких кусочков и зацепиться за что-либо с трудом удается. Начинаешь себя чувствовать "сборником" и понимать, что еще не конец и впереди еще многое придется испытать. Поэтому организм не может выбрать определенную стабильную программу работы и это отражается на состоянии человека. Вообщем - это как готовят колбасу на производстве. Продукт в котором можно найти следы всего, что только есть в реале.
Пётр Вайль пишет:" Бродский всегда интересовался языковыми новшествами. В его стихах полно жаргона - как ни у кого из больших поэтов. В разговоре тем более: "чувак", "канать", "хилять" и т.п., лексикон его молодости. Новый сленг его тоже занимал. Помню обсуждения слова "тусовка": Иосиф соглашался с его многозначительностью, хотя сам не употреблял. Порадовался каламбуру: "Не, тут только ипатьевским методом. - Чего? - Ипатьевским, говорю, методом надо. - Это как? - Ипать и ипать!". Развеселился от моей московской зарисовки: "Салон красоты "Тюссо". Профессиональный татуаж, пирсинг, перманентный макияж, мезотерапия, ботокс, обёртывание, все виды эпиляции. Диагностика по позвоночному столбу". Рядом переговаривается пара: "Смотри, папик, по позвоночному столбу, давай пойдём". Папик смотрит: "Ну, ладно, можно". И вдруг страшно хохочет, почёсывая голую волосатую грудь и что-то иное, не "Тюссо", имея в виду: "Только, блин, осторожно!". Несколько дней Иосиф отвечал на мои звонки: "Папик на проводе".
Однажды я ему пересказал выражение, надолго не задержавшееся в языке, но тогда приведшее Бродского в восторг: "ломиться на позоре" - ехать в общественном транспорте ("тачку поймать не смог, пришлось ломиться на позоре")..."
Тимур Кибиров
Feb. 12th, 2008 08:45 pmНа слова, по-моему, Кирсанова
песня композитора Тухманова
«Летние дожди».
Помнишь? Мне от них как будто лучше,
тра-та-та-та радуги и тучи,
будто тра-та-та-та впереди.
Я припомнил это, наблюдая,
как вода струится молодая.
Дождик-дождик, не переставай!
Лейся на лысеющее темя,
утверждай, что мне еще не время,
пот и похоть начисто смывай.
Ведь не только мне как будто лучше,
а, к примеру, ивушке плакучей
и цветной капусте, например.
Вот он дождь. Быть может, и кислотный.
Радуясь, на блещущие сотки
смотрит из окна пенсионер.
Вот и солнце между туч красивых.
Вот буксует в луже чья-то «Нива».
Вот и все. Ты только погоди.
Покури спокойно на крылечке,
посмотри-замри, мое сердечко.
Вдруг и впрямь тра-та-та впереди?
Вот и все, что я хотел напомнить.
Вот и все, что я хотел исполнить.
Радуга над Шиферной висит.
Развернулась радуга Завета.
Преломилось горестное лето.
Дальний гром с душою говорит.
ГОЛОЛЕДИЦА
То Каем, то Гердой себя ощущая,
по грязному снегу к метро пробегая,
очки протирая сопливым платком,
и вновь поднимаясь в гриппозную слякоть,
и вновь ощущая желанье заплакать,
желанье сцепиться вот с этим жлобом,
металлокерамикой в горло вцепиться,
в падучей забиться, в экстазе забыться,
очки протирая входя в Гастроном,
и злясь, и скользя, и ползя понемножку
по грязному снегу, по гладкой дорожке,
по кочкам, по кочкам, по кочкам...
* * *
В общем, жили мы неплохо.
Но закончилась эпоха.
Шишел-мышел, вышел вон!
Наступил иной эон.
В предвкушении конца
Ламца-дрица гоп цаца!
С НОВЫМ ГОДОМ
На фоне неминучей смерти
давай с тобою обниматься,
руками слабыми цепляться
на лоне глупости и смерти.
Я так продрог, малютка Герда,
средь этой вечности безмозглой,
средь этой пустоты промозглой,
под ненадёжной этой твердью.
Кружатся бесы, вьются черти.
Я с духом собираюсь втуне,
чтоб наконец-то плюнуть, дунуть,
отречься, наконец, от смерти.
На этом фоне неминучем,
на лоне мачехи могучей,
под безнадежной этой твердью —
давай с тобою обниматься.
Давай за что-нибудь цепляться.
* * *
На реках вавилонских стонем,
в тимпаны да кимвалы бьём.
То домового мы хороним,
то ведьму замуж выдаём.
Под посвист рака на горе
шабашим мы на телешоу,
и в этой мерзостной игре
жида венчаем с Макашовым.
* * *
Умом Россию не понять —
равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию —
у всех особенная стать.
В Россию можно только верить?
Нет, верить можно только в Бога.
Всё остальное — безнадёга.
Какой мерою ни мерить —
нам всё равно досталось много:
в России можно просто жить.
Царю с Отечеством служить.
* * *
Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной
нам указали путь. Но, други, умирать
я что-то не хочу. Вот кошка Катерина
с овчаркою седой пытается играть.
Забавно, правда ведь? Вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец дурацкий Бисер Киров)
“to be or not to be?” когда-то вопросил,
а некий Рэтленд граф. Ведь интересно, правда?
А вот, гляди — Чубайс!! А вот — вот это да! —
с Пресветлым Рождеством нас поздравляет “Правда”!
Нет, лучше подожду — чтоб мыслить и страдать.
Ведь так, мой юный друг? Вот пухленький ведущий
программы “Смак” даёт мне правильный совет
не прогибаться впредь пред миром этим злющим.
Ну улыбнись, дружок! Потешно, правда ведь?
И страшно, правда ведь? И правда ведь, опасно?
Не скучно ни фига! Таинственно, скорей.
Не то, чтоб хорошо, не то, чтобы прекрасно —
невероятно всё и с каждым днём странней.
“Dahin, dahin!” — Уймись! Ей-богу надоело.
Сюда, сюда, мой друг! Вот, полюбуйся сам,
как сложен, преломлён, цветаст свет этот белый!
А тот каков, и так узнать придётся нам!
Лень-матушка спасёт. Хмель-батюшка утешит.
Сестра-хозяйка нам расстелит простыню.
Картина та ещё! Всё то же и все те же.
Сюжет — ни то, ни сё. Пегас — ни тпру, ни ну.
Но — глаз не оторвать! Но сколько же нюансов
досель не знали мы, ещё не знаем мы!
Конечно же to be! Сколь велико пространство!
Как мало времени. Пожалуйста, уймись!
И коль уж наша жизнь, как ресторан вокзальный,
дана на время нам — что ж торопить расчёт?
Упьюсь, и обольюсь с улыбкою прощальной,
и бабки подобью, и закажу ещё.
И пламень кто-нибудь разделит поневоле.
А нет — и так сойдёт. О чем тут говорить?..
На свете счастье есть. А вот покоя с волей
я что-то не встречал. Куда ж нам к чёрту плыть!
НОВОСТИ
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!!
Намибия с нами!!!
Опять.
* * *
Вор и волк -
вас любила Марина.
Ну а я не люблю, пацаны.
Ваши стрелки, разборки, малины,
ваш Высоцкий - страшны и скучны.
Мент и пес -
я б любил вас, ребята,
но так странно сложилось у нас:
слишком часто менты вороваты,
звероваты собаки подчас.
* * *
Против поэтов на этой странице
филлипикой должен был я разразиться.
Но я предпочел процитировать просто
Кукина Мишу, Гадаева Костю:
“Убей жену. Детей отдай в приют.
Минута - и стихи свободно потекут!”
Здорово!
* * *
Это надо ж - две лучшие трети
жизни собственной так провести!
Ни на что не взирая на свете,
на диване, в объятьях, в буфете
поджидая свой кайф впереди!
Так вот дембеля ждут и считают,
сколько дней до приказа еще,
болт на службу - увы- забивают,
о гражданке в каптерке мечтают.
Но бывает неверен расчет.
Коль не будешь служить и стараться,
на себя же потом и пеняй,
не строчи уж потом апелляций,
можешь дембеля ты не дождаться,
и в дисбат загремишь раздолбай.
ИЗ ЗУБНИЦКОГО
Россия мати
свет мой безмерный!
Хочу сказати
нелицемерно:
в тебе живу я,
тебя ревную,
какого ж хуя
еще взыскую?
Ну почему же?
Ведь мне не нужен
ни берег сенский,
ни, как поется,
берег турецкий,
и не претит мне
манер деревенский,
Я сам-то тоже
не шибко светский,
как Тредьяковский,
как Исаковский,
я сам таковский.
Такого ж сорта.
Какого ж черта
всегда сплошное
непониманье
у нас с тобою?
Есть видно что-то в тебе такое...
или во мне. Или в нас обоих.
* * *
Море сверкает.
Чайки летают.
А я о метафорах рассуждаю:
Помню писал Вознесенский А.А.,
Что чайка, мол, - плавки Бога.
Во как!..
А я вот смотрю специально -
ничуть не похоже.
Ни на плавки вообще,
ни тем паче на эти загадочные
плавки Господа нашего Бога.
Равно как
и море не похоже на “свалку
велосипедных рулей”,
как нам впаривал Парщиков...
...Море смеялось...
Что у людей в головах?!
ПРИЗНАНИЕ
Хочу сказать тебе о том,
что я хочу сказать тебе
о том, что я хочу сказать
тебе о том, что я хочу
тебе сказать о том, что я
хочу сказать тебе о том,
что я хочу!
КРИЗИС ВЫШЕСРЕДНЕГО ВОЗРАСТА
Славный бес мне в ребро. Под откос,
кувыркаясь, скорбя и ликуя,
с панталыку сорвавшись, лечу я,
Песню песней горланя всерьез!
Песня песней, а жизнь-то бежит.
Гляну в зеркало - с ужасом вижу -
это что же за клоун бесстыжий
щурит глазки и губы кривит?
И в зубах папироску зажав,
шутки шутит пахабная рожа,
передразнивает так похоже,
что, наверно, он все-таки прав.
* * *
Сэр Уилфред Айвенго, а не Дартаньян,
был мне в детстве в наставники дан.
Я уроки его затвердил наизусть.
И хотя я и вырос бездельник и трус,
хоть не раз нарушал я священный завет,
я хоть знаю, что плохо, что нет.
А Дюма, иль теперешний ваш Деррида
мне не нравились даже тогда.
Вольтерьянство хвастливое я невзлюбил.
Так Айвенго меня научил.
* * *
Лечь бы здесь на берегу
и лежать бы навсегда!
И не думать о тебе,
и не думать о себе.
Просто так.
Солнце, воздух и вода.
Облака. Табак.
Хорошо-то как.
* * *
С этим рылом в этот ряд
вам, товарищ, не велят.
Вам, товарищ, вон туда,
где крапива-лебеда,
где и горе не беда,
где ни смысла, ни стыда
где пивной стоит ларек,
где пацан, отбывший срок
то ль в казарме, то ль в тюрьме,
то ль на стройке в Чухломе,
залупается с утра,
и в потемках детвора
на Марлен или Брижжит
за сараями дрочит.
Что ж вы так кричите, блин?
Не скандальте, гражданин!
Не хрен тут права качать!
Вы метайтесь, вашу мать!
Ну-ка в темпе, сукин сын!
Ты ж на свете не один,
вас полно таких невеж,
вас таких хоть жопой ешь.
Я те поору, козел!
Ну, по бырому! Пошел!
* * *
Зэка старого завет
нарушал я много лет -
ждал, боялся и просил.
И дождался - получил.
Знать не зря боялся я
и выклянчивал не зря.
Это ж надо - все сбылось,
счастье все-таки стряслось!
СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ
Если бы Фрейду бы вылечить Ницше,
вместо того, чтобы нас поучать.
Если бы Марксу скопить капитал
и производство организовать
ну там, к примеру, сосисок,
вместо социализма -
то-то бы славно зажили они,
счастливо прожили б долгие дни
и в окруженьи жены и детей
мирно почили в кровати своей!
Только вот мы б не узнали тогда,
как нас влечет нашей мамы постель,
мы б не узнали, сосиски жуя,
то, что Бог умер, тогда никогда.
Вот ведь какая беда.
* * *
Если долго не курить -
так приятно закурить!
И не трахаться подольше
хорошо, наверно, тоже.
Может, если не пожить,
слаще будет дальше жить?
Так ведь ты подумай, милый,
сколько ж мы уже не жили!
С сотворенья мирозданья
мы с тобою жизни ждали.
Воздержанья вышел срок.
Так живи уж, дурачок.
Психотерапия
Это фиксация, а не страсть роковая.
Это фрустрация,
А не смерть никакая.
И не песнь лебединая это,
А сублимация.
Страх пресловутой кастрации...
Я понимаю...
Ну-с, давай, диагност!
Это, в сущности, тост.
Так махнём же по первой, не чокаясь.
Монорим
Где только наша ни пропадала,
Всё-таки наша была.
Пропадом нынче она запропала.
Видимо, ваша взяла!
Интертексты и подтексты
Днесь я не Данта и Омира,
А Пугачёву и Земфиру
Цитирую в ночную тьму —
«Этот мир придуман не мною!»
«Ну пачиму-у-у-у?!»
Противоречия
Жизнь прекрасна! Смысл есть! —
Гласит моё мировоззрение!
Но моё же мироощущение
Голосит — Не про вашу честь!
АВТОРЕМИНИСЦЕНЦИЯ
Я пропал, как волк на псарне…
Нет, скорей, как кот на псарне…
А точнее - как блоха
На стерильно чистой псарне!
Здесь, в подшерстке у врага,
С дерзостью паразитарной
От зубов его скачу,
"На-ка выкуси!" шепчу!
* * *
Жить и вправду стало лучше,
стало веселей...
Но как-то обидно.
Совсем не завидно.
И даже постыдно...
Но умирать-то — ещё стыдней!
«Вот суть философии всей!»
Не помню, откуда цитата...
А вот эта — из песни солдатской:
«А умирать нам рановато...»
и дальше — молодцевато
и залихватски —
«...есть у нас ещё дома дела!
Эх!
Есть у нас ещё дома дела!!»
Только где он, тот Дом?
И дела’-то — как сажа бела...
Догорать дотла...
Ясное дело — гореть,
честное слово — дотла.
Обзор прессы
Свобода от...
Свобода для...
Свобода, бля!..
* * *
Когда Понтий Пилат с высоты
Передовой науки
и прогрессивной культуры
Спросил арестованного жидка —
«Что’ есть истина?»,
Он ведь не ожидал и не хотел
Услышать ответ.
Он-то знал,
Что ответа нет.
Априорные знания эти,
Высота философии сей
Аксиомами стали для бедных детей,
Пропечатаны в каждой газете,
В Интернете, буклете, кассете
И в моём бестолковом куплете...
Есть вопросы?
Вопросов нету.
* * *
Плохо тебе, плохонький?
Гадко тебе, гаденький?
Страшно тебе, страшненький?
Мало тебе, маленький?
Мало тебе?!
Хочешь еще?!
А не слабо’ тебе, слабенький?
А вот нисколько не слабо’!
Бог судья нам, видит Бог,
Что, какой бы ни был я,
Я — частица бытия!
Ну а ты-то, ты-то кто,
Обнаглевшее Ничто?
Пусть я плохонький такой,
И бессмысленный, и гадкий,
И лежащий под тобой
На обеих на лопатках —
Я-то всё-таки живой!
Ты же — вовсе никакой!
И плевать мне, что изрек
Тронутый Мельхиседек!
Запретил мне верить Логос,
Что ничтожество есть благо!
Мало, мало, мало мне!..
Да и страшно не вполне.
Вариации
Если жизнь тебя обманет
(а она тебя обманет
с неизбежностью, дружок!
— предварительно заманит,
а потом вдруг перестанет),
болевой смакуя шок,
ощущая под ногами
вместо пола потолок,
или, скажем, меж ногами
незаслуженный пинок,
побелевшими устами
гавкать не спеши, щенок!
Закипевшими мозгами
суд поспешный не чини!
Сам, гляди, не обмани!
Даже если очень больно,
это не ...дец всему,
и, вообще, ...дец не полный —
а тебе лишь одному!
Так, ...дёныш! Посему
хватит выть и лаять полно,
как Акелла на луну!
Се ...дёж, а не ...дец!
Провокация и ложь!
Ну а кто её отец,
ты в Писании прочтёшь!
Не твоё собачье дело
безответственно брехать!
А твоё собачье дело
дом от урок охранять!
Ну, а в самом крайнем случае
(Дома нет, хозяин мертв) —
не скули, Каштанка, лучше
с этой суки взять пример,
коей Бунин восхищался,
коей Горький возмущался,
чей хозяин был казнён
урками Ревтрибунала,
и она, визжа, кусала
до конца своих времён
всех военных без погон!
Жизнь, конечно же, обманет,
день веселья не настанет,
больше не воскреснет Он,
но она не перестанет
соблюдать закон!
* * *
Из заповедей я не нарушал
одну лишь “Не убий”, и то случайно.
Поскольку мне везло необычайно,
я никого пока не убивал.
А так — и сотворил, и возжелал,
не соблюдал, и даже воровал!
И всё же, если приходил в отчайнье,
то не от чтенья сих постыдных строк,
а оттого, что милосердный Бог
не дал мне рог, бодливому балбесу,
чтоб я не стал во всём подобен бесу!..
При всём при том,
при всём при том
хватает мне стыда
в косноязычных интервью
витийствовать всегда
о том, что мир погряз в грехах
и канул без следа!
И в интервью, и в сих строках,
и чокаясь в “Апшу”,
и даже в любострастных снах
я об одном блажу —
о том, как надо нам вести
себя и кровных чад,
о том, что надо нам блюсти,
что надо соблюдать
всё то, что сам могу снести,
не более минут пяти,
от силы десяти!
Для пробы места нет на мне
и нет на мне креста!
Увы — хватает мне вполне
лишь страха и стыда —
чтоб говорить, чтоб голосить,
над милым прахом выть!
Я в скверне по уши давно,
но называть говном говно
имею право всё равно,
как это ни смешно!
* * *
Моисеевы скрижали
мы прилежно сокращали,
мы заметно преуспели
в достиженьи этой цели.
И один лишь не сдаётся
бастион обскурантизма —
предрассудок “Не убий!”
Но и он уж поддаётся
под напором гуманизма,
братства, равенства, любви!
Добрый доктор Гильотен,
добрый доктор Геворкян —
прописали нам лекарства
против этого тиранства
(а от заповедей прочих
доктор Фрейд успешно лечит!).
Приходите к ним лечиться,
прирождённые убийцы…
Но нельзя, товарищи, забывать
и о важности эстетического воспитания —
невозможно, товарищи, отрицать
заслуги нашей творческой интеллигенции
в преодолении вековой отсталости!
Достаточно назвать
имена Ницше и маркиза де Сада,
лорда Байрона и М. Горького,
В. Маяковского, К. Тарантино, В. Сорокина
и многих и многих других
не менее талантливых
бойцов идеологического фронта…
Инфинитивная поэзия
(по мотивам Жолковского)
Сникерснуть
Сделать паузу — скушать Твикс
Оттянуться по полной
Почувствовать разницу
Попробовать новый изысканный вкус
Быть лидером
Мочить в сортире
Не дать себе засохнуть
Убить Билла-1
Убить Билла-2
Играть в Джек-пот — жить без забот
Не париться
Пиарить
Клубиться
Позиционироваться
Зачищать
Монетизировать и растаможить
Зажигать
Бесстыдно, непробудно —
И не такой ещё, моя Россия,
бывала ты, не падая в цене!
Из цикла “Автоэпитафии”
Прохожий! Здесь лежит Запоев Тимофей,
Тимур Кибиров тож, пиита и афей.
Наверное, теперь он понял наконец,
Чего же от него так долго ждал Творец!
Так долго, так напрасно ждал
От смертного сего
И Весть Благую посылал
Буквально для него.
Из цикла “Автоэпитафии”
Прохожая! Пройди!
Чего теперь рыдать!..
А впрочем, погоди —
Вдруг выскочу опять!
* * *
Cветло-серенький снежок.
Тёмно-серенький лесок.
А над ними нависает
Серый-серый небосвод.
Низкий, плоский свод небесный.
Тянется денёк воскресный.
Что ж ты дремлешь, друг прелестный?
Где ж ты дремлешь? С кем?
Ну ты что — совсем?
И хоть я до счастья падкий,
Не запречь уж мне лошадку,
Не предаться ничему.
И не поиметь виденье,
Непостижное уму.
На исходе воскресенье.
Я смотрю во тьму.
Тёмно-тёмно-серый вечер.
Светло-серый снег.
По нему идёт, шатаясь
И, должно быть, матюкаясь,
Чёрный человек.
* * *
Пытаясь прыгнуть выше носа,
Затылком грохнулся об пол.
Ну что, допрыгался, козёл?
Что, доупрямился, осёл?
Вот какова цена вопроса
“Чому я всё же не орёл?”
Так, на лопатках на обеих,
Как труп в пустыне, я лежу
И только вверх теперь гляжу
И скорбно говорю себе я:
“Гляди, козёл, — там Агнец в небе!
Дивись, осёл, — летит Пегас!
Ввысь не подпрыгивать тебе бы,
Длиннее был бы мой рассказ!
Остались — вот как! — только рожки.
Вот так окончился полёт.
Сломив несмысленную бошку,
Покойся с миром, бедный скот”.
Спокойной вам ночи,
Приятного сна,
Желаю вам видеть
Козла и осла,
Козла до полночи,
Осла до утра.
Спокойной вам ночи,
Приятного сна.
* * *
Если в течение стольких лет
За нашим бокалом сидят
И девушек наших ведут в кабинет
Столько веков подряд —
Есть все основания предположить,
Что вовсе не наши они, может быть,
Что этот бокал чужой,
Чужие души, чужая плоть,
Что всё это время — храни нас Господь —
Хозяин у них иной.
Тимур Юрьевич Кибиров родился в 1955 году, учился в Московском областном педагогическом институте им. Н.К. Крупской, служил в армии, публиковаться начал с 1989 года.
песня композитора Тухманова
«Летние дожди».
Помнишь? Мне от них как будто лучше,
тра-та-та-та радуги и тучи,
будто тра-та-та-та впереди.
Я припомнил это, наблюдая,
как вода струится молодая.
Дождик-дождик, не переставай!
Лейся на лысеющее темя,
утверждай, что мне еще не время,
пот и похоть начисто смывай.
Ведь не только мне как будто лучше,
а, к примеру, ивушке плакучей
и цветной капусте, например.
Вот он дождь. Быть может, и кислотный.
Радуясь, на блещущие сотки
смотрит из окна пенсионер.
Вот и солнце между туч красивых.
Вот буксует в луже чья-то «Нива».
Вот и все. Ты только погоди.
Покури спокойно на крылечке,
посмотри-замри, мое сердечко.
Вдруг и впрямь тра-та-та впереди?
Вот и все, что я хотел напомнить.
Вот и все, что я хотел исполнить.
Радуга над Шиферной висит.
Развернулась радуга Завета.
Преломилось горестное лето.
Дальний гром с душою говорит.
ГОЛОЛЕДИЦА
То Каем, то Гердой себя ощущая,
по грязному снегу к метро пробегая,
очки протирая сопливым платком,
и вновь поднимаясь в гриппозную слякоть,
и вновь ощущая желанье заплакать,
желанье сцепиться вот с этим жлобом,
металлокерамикой в горло вцепиться,
в падучей забиться, в экстазе забыться,
очки протирая входя в Гастроном,
и злясь, и скользя, и ползя понемножку
по грязному снегу, по гладкой дорожке,
по кочкам, по кочкам, по кочкам...
* * *
В общем, жили мы неплохо.
Но закончилась эпоха.
Шишел-мышел, вышел вон!
Наступил иной эон.
В предвкушении конца
Ламца-дрица гоп цаца!
С НОВЫМ ГОДОМ
На фоне неминучей смерти
давай с тобою обниматься,
руками слабыми цепляться
на лоне глупости и смерти.
Я так продрог, малютка Герда,
средь этой вечности безмозглой,
средь этой пустоты промозглой,
под ненадёжной этой твердью.
Кружатся бесы, вьются черти.
Я с духом собираюсь втуне,
чтоб наконец-то плюнуть, дунуть,
отречься, наконец, от смерти.
На этом фоне неминучем,
на лоне мачехи могучей,
под безнадежной этой твердью —
давай с тобою обниматься.
Давай за что-нибудь цепляться.
* * *
На реках вавилонских стонем,
в тимпаны да кимвалы бьём.
То домового мы хороним,
то ведьму замуж выдаём.
Под посвист рака на горе
шабашим мы на телешоу,
и в этой мерзостной игре
жида венчаем с Макашовым.
* * *
Умом Россию не понять —
равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию —
у всех особенная стать.
В Россию можно только верить?
Нет, верить можно только в Бога.
Всё остальное — безнадёга.
Какой мерою ни мерить —
нам всё равно досталось много:
в России можно просто жить.
Царю с Отечеством служить.
* * *
Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной
нам указали путь. Но, други, умирать
я что-то не хочу. Вот кошка Катерина
с овчаркою седой пытается играть.
Забавно, правда ведь? Вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец дурацкий Бисер Киров)
“to be or not to be?” когда-то вопросил,
а некий Рэтленд граф. Ведь интересно, правда?
А вот, гляди — Чубайс!! А вот — вот это да! —
с Пресветлым Рождеством нас поздравляет “Правда”!
Нет, лучше подожду — чтоб мыслить и страдать.
Ведь так, мой юный друг? Вот пухленький ведущий
программы “Смак” даёт мне правильный совет
не прогибаться впредь пред миром этим злющим.
Ну улыбнись, дружок! Потешно, правда ведь?
И страшно, правда ведь? И правда ведь, опасно?
Не скучно ни фига! Таинственно, скорей.
Не то, чтоб хорошо, не то, чтобы прекрасно —
невероятно всё и с каждым днём странней.
“Dahin, dahin!” — Уймись! Ей-богу надоело.
Сюда, сюда, мой друг! Вот, полюбуйся сам,
как сложен, преломлён, цветаст свет этот белый!
А тот каков, и так узнать придётся нам!
Лень-матушка спасёт. Хмель-батюшка утешит.
Сестра-хозяйка нам расстелит простыню.
Картина та ещё! Всё то же и все те же.
Сюжет — ни то, ни сё. Пегас — ни тпру, ни ну.
Но — глаз не оторвать! Но сколько же нюансов
досель не знали мы, ещё не знаем мы!
Конечно же to be! Сколь велико пространство!
Как мало времени. Пожалуйста, уймись!
И коль уж наша жизнь, как ресторан вокзальный,
дана на время нам — что ж торопить расчёт?
Упьюсь, и обольюсь с улыбкою прощальной,
и бабки подобью, и закажу ещё.
И пламень кто-нибудь разделит поневоле.
А нет — и так сойдёт. О чем тут говорить?..
На свете счастье есть. А вот покоя с волей
я что-то не встречал. Куда ж нам к чёрту плыть!
НОВОСТИ
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!!
Намибия с нами!!!
Опять.
* * *
Вор и волк -
вас любила Марина.
Ну а я не люблю, пацаны.
Ваши стрелки, разборки, малины,
ваш Высоцкий - страшны и скучны.
Мент и пес -
я б любил вас, ребята,
но так странно сложилось у нас:
слишком часто менты вороваты,
звероваты собаки подчас.
* * *
Против поэтов на этой странице
филлипикой должен был я разразиться.
Но я предпочел процитировать просто
Кукина Мишу, Гадаева Костю:
“Убей жену. Детей отдай в приют.
Минута - и стихи свободно потекут!”
Здорово!
* * *
Это надо ж - две лучшие трети
жизни собственной так провести!
Ни на что не взирая на свете,
на диване, в объятьях, в буфете
поджидая свой кайф впереди!
Так вот дембеля ждут и считают,
сколько дней до приказа еще,
болт на службу - увы- забивают,
о гражданке в каптерке мечтают.
Но бывает неверен расчет.
Коль не будешь служить и стараться,
на себя же потом и пеняй,
не строчи уж потом апелляций,
можешь дембеля ты не дождаться,
и в дисбат загремишь раздолбай.
ИЗ ЗУБНИЦКОГО
Россия мати
свет мой безмерный!
Хочу сказати
нелицемерно:
в тебе живу я,
тебя ревную,
какого ж хуя
еще взыскую?
Ну почему же?
Ведь мне не нужен
ни берег сенский,
ни, как поется,
берег турецкий,
и не претит мне
манер деревенский,
Я сам-то тоже
не шибко светский,
как Тредьяковский,
как Исаковский,
я сам таковский.
Такого ж сорта.
Какого ж черта
всегда сплошное
непониманье
у нас с тобою?
Есть видно что-то в тебе такое...
или во мне. Или в нас обоих.
* * *
Море сверкает.
Чайки летают.
А я о метафорах рассуждаю:
Помню писал Вознесенский А.А.,
Что чайка, мол, - плавки Бога.
Во как!..
А я вот смотрю специально -
ничуть не похоже.
Ни на плавки вообще,
ни тем паче на эти загадочные
плавки Господа нашего Бога.
Равно как
и море не похоже на “свалку
велосипедных рулей”,
как нам впаривал Парщиков...
...Море смеялось...
Что у людей в головах?!
ПРИЗНАНИЕ
Хочу сказать тебе о том,
что я хочу сказать тебе
о том, что я хочу сказать
тебе о том, что я хочу
тебе сказать о том, что я
хочу сказать тебе о том,
что я хочу!
КРИЗИС ВЫШЕСРЕДНЕГО ВОЗРАСТА
Славный бес мне в ребро. Под откос,
кувыркаясь, скорбя и ликуя,
с панталыку сорвавшись, лечу я,
Песню песней горланя всерьез!
Песня песней, а жизнь-то бежит.
Гляну в зеркало - с ужасом вижу -
это что же за клоун бесстыжий
щурит глазки и губы кривит?
И в зубах папироску зажав,
шутки шутит пахабная рожа,
передразнивает так похоже,
что, наверно, он все-таки прав.
* * *
Сэр Уилфред Айвенго, а не Дартаньян,
был мне в детстве в наставники дан.
Я уроки его затвердил наизусть.
И хотя я и вырос бездельник и трус,
хоть не раз нарушал я священный завет,
я хоть знаю, что плохо, что нет.
А Дюма, иль теперешний ваш Деррида
мне не нравились даже тогда.
Вольтерьянство хвастливое я невзлюбил.
Так Айвенго меня научил.
* * *
Лечь бы здесь на берегу
и лежать бы навсегда!
И не думать о тебе,
и не думать о себе.
Просто так.
Солнце, воздух и вода.
Облака. Табак.
Хорошо-то как.
* * *
С этим рылом в этот ряд
вам, товарищ, не велят.
Вам, товарищ, вон туда,
где крапива-лебеда,
где и горе не беда,
где ни смысла, ни стыда
где пивной стоит ларек,
где пацан, отбывший срок
то ль в казарме, то ль в тюрьме,
то ль на стройке в Чухломе,
залупается с утра,
и в потемках детвора
на Марлен или Брижжит
за сараями дрочит.
Что ж вы так кричите, блин?
Не скандальте, гражданин!
Не хрен тут права качать!
Вы метайтесь, вашу мать!
Ну-ка в темпе, сукин сын!
Ты ж на свете не один,
вас полно таких невеж,
вас таких хоть жопой ешь.
Я те поору, козел!
Ну, по бырому! Пошел!
* * *
Зэка старого завет
нарушал я много лет -
ждал, боялся и просил.
И дождался - получил.
Знать не зря боялся я
и выклянчивал не зря.
Это ж надо - все сбылось,
счастье все-таки стряслось!
СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ
Если бы Фрейду бы вылечить Ницше,
вместо того, чтобы нас поучать.
Если бы Марксу скопить капитал
и производство организовать
ну там, к примеру, сосисок,
вместо социализма -
то-то бы славно зажили они,
счастливо прожили б долгие дни
и в окруженьи жены и детей
мирно почили в кровати своей!
Только вот мы б не узнали тогда,
как нас влечет нашей мамы постель,
мы б не узнали, сосиски жуя,
то, что Бог умер, тогда никогда.
Вот ведь какая беда.
* * *
Если долго не курить -
так приятно закурить!
И не трахаться подольше
хорошо, наверно, тоже.
Может, если не пожить,
слаще будет дальше жить?
Так ведь ты подумай, милый,
сколько ж мы уже не жили!
С сотворенья мирозданья
мы с тобою жизни ждали.
Воздержанья вышел срок.
Так живи уж, дурачок.
Психотерапия
Это фиксация, а не страсть роковая.
Это фрустрация,
А не смерть никакая.
И не песнь лебединая это,
А сублимация.
Страх пресловутой кастрации...
Я понимаю...
Ну-с, давай, диагност!
Это, в сущности, тост.
Так махнём же по первой, не чокаясь.
Монорим
Где только наша ни пропадала,
Всё-таки наша была.
Пропадом нынче она запропала.
Видимо, ваша взяла!
Интертексты и подтексты
Днесь я не Данта и Омира,
А Пугачёву и Земфиру
Цитирую в ночную тьму —
«Этот мир придуман не мною!»
«Ну пачиму-у-у-у?!»
Противоречия
Жизнь прекрасна! Смысл есть! —
Гласит моё мировоззрение!
Но моё же мироощущение
Голосит — Не про вашу честь!
АВТОРЕМИНИСЦЕНЦИЯ
Я пропал, как волк на псарне…
Нет, скорей, как кот на псарне…
А точнее - как блоха
На стерильно чистой псарне!
Здесь, в подшерстке у врага,
С дерзостью паразитарной
От зубов его скачу,
"На-ка выкуси!" шепчу!
* * *
Жить и вправду стало лучше,
стало веселей...
Но как-то обидно.
Совсем не завидно.
И даже постыдно...
Но умирать-то — ещё стыдней!
«Вот суть философии всей!»
Не помню, откуда цитата...
А вот эта — из песни солдатской:
«А умирать нам рановато...»
и дальше — молодцевато
и залихватски —
«...есть у нас ещё дома дела!
Эх!
Есть у нас ещё дома дела!!»
Только где он, тот Дом?
И дела’-то — как сажа бела...
Догорать дотла...
Ясное дело — гореть,
честное слово — дотла.
Обзор прессы
Свобода от...
Свобода для...
Свобода, бля!..
* * *
Когда Понтий Пилат с высоты
Передовой науки
и прогрессивной культуры
Спросил арестованного жидка —
«Что’ есть истина?»,
Он ведь не ожидал и не хотел
Услышать ответ.
Он-то знал,
Что ответа нет.
Априорные знания эти,
Высота философии сей
Аксиомами стали для бедных детей,
Пропечатаны в каждой газете,
В Интернете, буклете, кассете
И в моём бестолковом куплете...
Есть вопросы?
Вопросов нету.
* * *
Плохо тебе, плохонький?
Гадко тебе, гаденький?
Страшно тебе, страшненький?
Мало тебе, маленький?
Мало тебе?!
Хочешь еще?!
А не слабо’ тебе, слабенький?
А вот нисколько не слабо’!
Бог судья нам, видит Бог,
Что, какой бы ни был я,
Я — частица бытия!
Ну а ты-то, ты-то кто,
Обнаглевшее Ничто?
Пусть я плохонький такой,
И бессмысленный, и гадкий,
И лежащий под тобой
На обеих на лопатках —
Я-то всё-таки живой!
Ты же — вовсе никакой!
И плевать мне, что изрек
Тронутый Мельхиседек!
Запретил мне верить Логос,
Что ничтожество есть благо!
Мало, мало, мало мне!..
Да и страшно не вполне.
Вариации
Если жизнь тебя обманет
(а она тебя обманет
с неизбежностью, дружок!
— предварительно заманит,
а потом вдруг перестанет),
болевой смакуя шок,
ощущая под ногами
вместо пола потолок,
или, скажем, меж ногами
незаслуженный пинок,
побелевшими устами
гавкать не спеши, щенок!
Закипевшими мозгами
суд поспешный не чини!
Сам, гляди, не обмани!
Даже если очень больно,
это не ...дец всему,
и, вообще, ...дец не полный —
а тебе лишь одному!
Так, ...дёныш! Посему
хватит выть и лаять полно,
как Акелла на луну!
Се ...дёж, а не ...дец!
Провокация и ложь!
Ну а кто её отец,
ты в Писании прочтёшь!
Не твоё собачье дело
безответственно брехать!
А твоё собачье дело
дом от урок охранять!
Ну, а в самом крайнем случае
(Дома нет, хозяин мертв) —
не скули, Каштанка, лучше
с этой суки взять пример,
коей Бунин восхищался,
коей Горький возмущался,
чей хозяин был казнён
урками Ревтрибунала,
и она, визжа, кусала
до конца своих времён
всех военных без погон!
Жизнь, конечно же, обманет,
день веселья не настанет,
больше не воскреснет Он,
но она не перестанет
соблюдать закон!
* * *
Из заповедей я не нарушал
одну лишь “Не убий”, и то случайно.
Поскольку мне везло необычайно,
я никого пока не убивал.
А так — и сотворил, и возжелал,
не соблюдал, и даже воровал!
И всё же, если приходил в отчайнье,
то не от чтенья сих постыдных строк,
а оттого, что милосердный Бог
не дал мне рог, бодливому балбесу,
чтоб я не стал во всём подобен бесу!..
При всём при том,
при всём при том
хватает мне стыда
в косноязычных интервью
витийствовать всегда
о том, что мир погряз в грехах
и канул без следа!
И в интервью, и в сих строках,
и чокаясь в “Апшу”,
и даже в любострастных снах
я об одном блажу —
о том, как надо нам вести
себя и кровных чад,
о том, что надо нам блюсти,
что надо соблюдать
всё то, что сам могу снести,
не более минут пяти,
от силы десяти!
Для пробы места нет на мне
и нет на мне креста!
Увы — хватает мне вполне
лишь страха и стыда —
чтоб говорить, чтоб голосить,
над милым прахом выть!
Я в скверне по уши давно,
но называть говном говно
имею право всё равно,
как это ни смешно!
* * *
Моисеевы скрижали
мы прилежно сокращали,
мы заметно преуспели
в достиженьи этой цели.
И один лишь не сдаётся
бастион обскурантизма —
предрассудок “Не убий!”
Но и он уж поддаётся
под напором гуманизма,
братства, равенства, любви!
Добрый доктор Гильотен,
добрый доктор Геворкян —
прописали нам лекарства
против этого тиранства
(а от заповедей прочих
доктор Фрейд успешно лечит!).
Приходите к ним лечиться,
прирождённые убийцы…
Но нельзя, товарищи, забывать
и о важности эстетического воспитания —
невозможно, товарищи, отрицать
заслуги нашей творческой интеллигенции
в преодолении вековой отсталости!
Достаточно назвать
имена Ницше и маркиза де Сада,
лорда Байрона и М. Горького,
В. Маяковского, К. Тарантино, В. Сорокина
и многих и многих других
не менее талантливых
бойцов идеологического фронта…
Инфинитивная поэзия
(по мотивам Жолковского)
Сникерснуть
Сделать паузу — скушать Твикс
Оттянуться по полной
Почувствовать разницу
Попробовать новый изысканный вкус
Быть лидером
Мочить в сортире
Не дать себе засохнуть
Убить Билла-1
Убить Билла-2
Играть в Джек-пот — жить без забот
Не париться
Пиарить
Клубиться
Позиционироваться
Зачищать
Монетизировать и растаможить
Зажигать
Бесстыдно, непробудно —
И не такой ещё, моя Россия,
бывала ты, не падая в цене!
Из цикла “Автоэпитафии”
Прохожий! Здесь лежит Запоев Тимофей,
Тимур Кибиров тож, пиита и афей.
Наверное, теперь он понял наконец,
Чего же от него так долго ждал Творец!
Так долго, так напрасно ждал
От смертного сего
И Весть Благую посылал
Буквально для него.
Из цикла “Автоэпитафии”
Прохожая! Пройди!
Чего теперь рыдать!..
А впрочем, погоди —
Вдруг выскочу опять!
* * *
Cветло-серенький снежок.
Тёмно-серенький лесок.
А над ними нависает
Серый-серый небосвод.
Низкий, плоский свод небесный.
Тянется денёк воскресный.
Что ж ты дремлешь, друг прелестный?
Где ж ты дремлешь? С кем?
Ну ты что — совсем?
И хоть я до счастья падкий,
Не запречь уж мне лошадку,
Не предаться ничему.
И не поиметь виденье,
Непостижное уму.
На исходе воскресенье.
Я смотрю во тьму.
Тёмно-тёмно-серый вечер.
Светло-серый снег.
По нему идёт, шатаясь
И, должно быть, матюкаясь,
Чёрный человек.
* * *
Пытаясь прыгнуть выше носа,
Затылком грохнулся об пол.
Ну что, допрыгался, козёл?
Что, доупрямился, осёл?
Вот какова цена вопроса
“Чому я всё же не орёл?”
Так, на лопатках на обеих,
Как труп в пустыне, я лежу
И только вверх теперь гляжу
И скорбно говорю себе я:
“Гляди, козёл, — там Агнец в небе!
Дивись, осёл, — летит Пегас!
Ввысь не подпрыгивать тебе бы,
Длиннее был бы мой рассказ!
Остались — вот как! — только рожки.
Вот так окончился полёт.
Сломив несмысленную бошку,
Покойся с миром, бедный скот”.
Спокойной вам ночи,
Приятного сна,
Желаю вам видеть
Козла и осла,
Козла до полночи,
Осла до утра.
Спокойной вам ночи,
Приятного сна.
* * *
Если в течение стольких лет
За нашим бокалом сидят
И девушек наших ведут в кабинет
Столько веков подряд —
Есть все основания предположить,
Что вовсе не наши они, может быть,
Что этот бокал чужой,
Чужие души, чужая плоть,
Что всё это время — храни нас Господь —
Хозяин у них иной.
Тимур Юрьевич Кибиров родился в 1955 году, учился в Московском областном педагогическом институте им. Н.К. Крупской, служил в армии, публиковаться начал с 1989 года.
Белла Ахмадулина
Feb. 10th, 2008 01:40 pmПРОЩАНИЕ
А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? Ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? Ты погубил,
но погубил так неумело.
Жестокость промаха... О, нет
тебе прощенья. Живо тело,
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.
Работу малую висок
еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.
Х Х Х
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
ЗАКЛИНАНИЕ
Не плачьте обо мне - я проживу
счастливой нищей, доброй каторжанкой,
озябшею на севере южанкой,
чахоточной да злой петербуржанкой
на малярийном юге проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той хромоножкой, вышедшей на паперть,
тем пьяницей,
проникнувшим на скатерть,
и этим, что малюет божью матерь,
убогим богомазом проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечеткой
мои стихи, моей рыжея челкой,
как дура будет знать. Я проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой Марининой пресветлой
уж как-нибудь, а все ж я проживу.
СВЕЧА
Всего-то - чтоб была свеча,
свеча простая, восковая,
и старомодность вековая
так станет в памяти свежа.
И поспешит твое перо
к той грамоте витиеватой,
разумной и замысловатой,
и ляжет на душу добро.
Уже ты мыслишь о друзьях
все чаще, способом старинным,
и сталактитом стеаринным
займешься с нежностью в глазах.
И Пушкин ласково глядит,
и ночь прошла, и гаснут свечи,
и нежный вкус родимой речи
так чисто губы холодит.
Х Х Х
Последний день живу я в странном доме,
чужом, как все дома, где я жила.
Загнав зрачки в укрытие ладони,
прохлада дня сияет, как жара.
В красе земли - беспечность совершенства.
Бела бумага.
Знаю, что должна
Блаженствовать я в этот час блаженства.
Но вновь молчит и бедствует душа.
Х Х Х
Прощай! Прощай! Со лба сотру
воспоминанье: нежный, влажный
сад, углубленный в красоту,
словно в занятье службой важной.
Прощай! Все минет: сад и дом,
двух душ таинственные распри,
и медленный любовный вздох
той жимолости у террасы.
Смотрели, как в огонь костра,-
до сна в глазах, до муки дымной,
и созерцание куста
равнялось чтенью книги дивной.
Прощай! Но сколько книг, дерев
нам вверили свою сохранность,
чтоб нашего прощанья гнев
поверг их в смерть и бездыханность.
Прощай! Мы, стало быть, из них,
кто губит души книг и леса.
Претерпим гибель нас двоих
без жалости и интереса.
ЭТО Я...
Это я - в два часа пополудни
Повитухой добытый трофей.
Надо мною играют на лютне.
Мне щекотно от палочек фей.
Лишь расплыв золотистого цвета
понимает душа - это я
в знойный день довоенного лета
озираю красу бытия.
"Буря мглою...", и баюшки-баю,
я повадилась жить, но, увы, -
это я от войны погибаю
под угрюмым присмотром Уфы.
Как белеют зима и больница!
Замечаю, что не умерла.
В облаках неразборчивы лица
тех, кто умерли вместо меня.
С непригожим голубеньким ликом,
еле выпростав тело из мук,
это я в предвкушенье великом
слышу нечто, что меньше, чем звук.
Лишь потом оценю я привычку
слушать вечную, точно прибой,
безымянных вещей перекличку
с именующей вещи душой.
Это я - мой наряд фиолетов,
я надменна, юна и толста,
но к предсмертной улыбке поэтов
я уже приучила уста.
Словно дрожь между сердцем и сердцем,
есть меж словом и словом игра.
Дело лишь за бесхитростным средством
обвести ее вязью пера.
- Быть словам женихом и невестой! -
это я говорю и смеюсь.
Как священник в глуши деревенской,
я венчаю их тайный союз.
Вот зачем мимолетные феи
осыпали свой шепот и смех.
Лбом и певческим выгибом шеи,
о, как я не похожа на всех.
Я люблю эту мету несходства,
и, за дальней добычей спеша,
юной гончей мой почерк несется,
вот настиг - и озябла душа.
Это я проклинаю и плачу.
Пусть бумага пребудет бела.
Мне с небес диктовали задачу -
я ее разрешить не смогла.
Я измучила упряжью шею.
Как другие плетут письмена -
я не знаю, нет сил, не умею,
не могу, отпустите меня.
Это я - человек-невеличка,
всем, кто есть, прихожусь близнецом,
сплю, покуда идет электричка,
пав на сумку невзрачным лицом.
Мне не выпало лишней удачи,
слава богу, не выпало мне
быть заслуженней или богаче
всех соседей моих по земле.
Плоть от плоти сограждан усталых,
хорошо, что в их длинном строю
в магазинах, в кино, на вокзалах
я последнею в кассу стою -
позади паренька удалого
и старухи в пуховом платке,
слившись с ними, как слово и слово
на моем и на их языке.
Х Х Х
...И отстояв за упокой
в осенний день обыкновенный,
вдруг все поймут, что перемены
не совершилось никакой.
Что неоплатные долги
висят на всех, как и висели, -
все те же боли, те же цели,
друзья все те же и враги.
И ни у тех, ни у других
не поубавилось заботы-
существовали те же счеты,
когда еще он был в живых.
И только женщина одна
под плеск дождя по свежей глине
поймет внезапно, что отныне
необратимо прощена.
СТРОКА
...Дорога, не скажу, куда...
Анна Ахматова
Пластинки глупенькое чудо,
проигрыватель-вздор какой,
и слышно, как невесть откуда,
из недр стесненных, из-под спуда
корней, сопревших трав и хвой,
где закипает перегной,
вздымая пар до небосвода,
нет, глубже мыслимых глубин,
из пекла, где пекут рубин
и начинается природа, -
исторгнут, близится, и вот
донесся бас земли и вод,
которым молвлено протяжно,
как будто вовсе без труда,
так легкомысленно, так важно:
"...Дорога, не скажу куда..."
Меж нами так не говорят,
нет у людей такого знанья,
ни вымыслом, ни наугад
тому не подыскать названья,
что мы, в невежестве своем,
строкой бессмертной назовем.
Х Х Х
Я завидую ей - молодой
и худой, как рабы на галере:
горячей, чем рабыни в гареме,
возжигала зрачок золотой
и глядела, как вместе горели
две зари по-над невской водой.
Это имя, каким назвалась,
потому что сама захотела, -
нарушенье черты и предела
и востока незваная власть,
так - на северный край чистотела
вдруг - персидской сирени напасть.
Но ее и мое имена
были схожи основой кромешной-
лишь однажды взглянула с усмешкой-
как метелью лицо обмела.
Что же было мне делать - посмевшей
зваться так, как назвали меня?
Я завидую ей - молодой
до печали, но до упаданья
головою в ладонь, до страданья
я завидую ей же - седой
в час, когда не прервали свиданья
две зари по-над невской водой.
Да, как колокол, грузной, седой,
с вещим слухом, окликнутым зовом:
то ли голосом чьим-то, то ль звоном,
излученным звездой и звездой,
с этим неописуемым зобом,
полным песни, уже неземной.
Я завидую ей - меж корней,
нищей пленнице рая иль ада.
О, когда б я была так богата,
что мне прелесть оставшихся дней?
Но я знаю, какая расплата
за судьбу быть не мною, а ей.
Х Х Х
Прохожий, мальчик, что ты? Мимо
иди и не смотри мне вслед.
Мной тот любим, кем я любима!
К тому же знай: мне много лет.
Зрачков горячую угрюмость
вперять в меня повремени:
то смех любви, сверкнув, как юность,
позолотил черты мои.
Иду... февраль прохладой лечит
жар щек... и снегу намело
так много... и нескромно блещет
красой любви лицо мое.
Х Х Х
У тысячи мужчин, влекомых вдоль Арбата
заботами или бездельем дня,
спросила я: - Скажите, нет ли брата,
меж всеми вами брата для меня?
- Нет брата, - отвечали, - не взыщите. -
Тот пил вино, тот даму провожал.
И каждый прибегал к моей защите
и моему прощенью подлежал.
Очень красивая женщина, пишущая очень красивые стихи, - вот ходячее определение. Подлили масла в огонь два её пишущих мужа - покойный Нагибин и здравствующий, дай Бог ему здоровья, Евтушенко. Нагибин успел перед смертью сдать в печать свой дневник, где вывел Беллу Ахатовну под неслучайным псевдонимом Гелла, и мы узнали о перипетиях их бурного романа. В свою очередь Евтушенко поведал о первом браке Б.А. - браке с собою - и о том, как эта во всех отношениях утончённая красавица энергично морила клопов. И хотя в дневнике Нагибина полно жутких, запредельно откровенных подробностей, а в романе Евтушенко "Не умирай прежде смерти" - масса восторженных эпитетов и сплошное прокламированное преклонение, разница в масштабах личностей и дарований даёт себя знать: пьяная, полубезумная, поневоле порочная Гелла у Нагибина - неотразимо привлекательна, даже когда невыносима, а эфирная Белла у Евтушенко слащава и пошла до полной неузнаваемости. Любовь, даже оскорблённая, даже переродившаяся в ненависть, всё же даёт сто очков вперёд самому искреннему самолюбованию...
Ахмадулиной часто подыскивали аналог или генеалогию. Ассоциировали то с Ахматовой, которая очень ругала её стихи (см. "Записки" Чуковской), то с Цветаевой, с которой у неё уж точно ничего общего... Ахматова и Цветаева - при всём различии темпераментов - поэты чёткие, афористичные, ничего лишнего, мысль остра и напряжена. Только у поздней Ахматовой изредка промелькнут самоповтор или словесная избыточность,- но и старческие её стихи блещут оригинальностью и беспощадностью. "Это недостаточно бесстыдно, чтобы быть поэзией",- ахматовская формула. У Ахмадулиной пафоса всегда столько, что ни о каком бесстыдстве не может быть и речи. Стыда - много, покаяния - тоже, но всегда красиво и пристойно. Так что поэтически ей всего, как ни странно, ни Мориц, ни Матвеева, ни Слепакова (интересно, кстати, это удвоение согласных в именах блистательных поэтесс-ровесниц: Нонна, Юнна, Новелла, Белла, сюда же просится и посредственный поэт Римма). Самый близкий к Ахмадулиной поэт - Высоцкий, в любви к которому она часто признавалась и который её боготворил...
Дмитрий Быков, 2003 г.
А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? Ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? Ты погубил,
но погубил так неумело.
Жестокость промаха... О, нет
тебе прощенья. Живо тело,
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.
Работу малую висок
еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.
Х Х Х
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
ЗАКЛИНАНИЕ
Не плачьте обо мне - я проживу
счастливой нищей, доброй каторжанкой,
озябшею на севере южанкой,
чахоточной да злой петербуржанкой
на малярийном юге проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той хромоножкой, вышедшей на паперть,
тем пьяницей,
проникнувшим на скатерть,
и этим, что малюет божью матерь,
убогим богомазом проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечеткой
мои стихи, моей рыжея челкой,
как дура будет знать. Я проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой Марининой пресветлой
уж как-нибудь, а все ж я проживу.
СВЕЧА
Всего-то - чтоб была свеча,
свеча простая, восковая,
и старомодность вековая
так станет в памяти свежа.
И поспешит твое перо
к той грамоте витиеватой,
разумной и замысловатой,
и ляжет на душу добро.
Уже ты мыслишь о друзьях
все чаще, способом старинным,
и сталактитом стеаринным
займешься с нежностью в глазах.
И Пушкин ласково глядит,
и ночь прошла, и гаснут свечи,
и нежный вкус родимой речи
так чисто губы холодит.
Х Х Х
Последний день живу я в странном доме,
чужом, как все дома, где я жила.
Загнав зрачки в укрытие ладони,
прохлада дня сияет, как жара.
В красе земли - беспечность совершенства.
Бела бумага.
Знаю, что должна
Блаженствовать я в этот час блаженства.
Но вновь молчит и бедствует душа.
Х Х Х
Прощай! Прощай! Со лба сотру
воспоминанье: нежный, влажный
сад, углубленный в красоту,
словно в занятье службой важной.
Прощай! Все минет: сад и дом,
двух душ таинственные распри,
и медленный любовный вздох
той жимолости у террасы.
Смотрели, как в огонь костра,-
до сна в глазах, до муки дымной,
и созерцание куста
равнялось чтенью книги дивной.
Прощай! Но сколько книг, дерев
нам вверили свою сохранность,
чтоб нашего прощанья гнев
поверг их в смерть и бездыханность.
Прощай! Мы, стало быть, из них,
кто губит души книг и леса.
Претерпим гибель нас двоих
без жалости и интереса.
ЭТО Я...
Это я - в два часа пополудни
Повитухой добытый трофей.
Надо мною играют на лютне.
Мне щекотно от палочек фей.
Лишь расплыв золотистого цвета
понимает душа - это я
в знойный день довоенного лета
озираю красу бытия.
"Буря мглою...", и баюшки-баю,
я повадилась жить, но, увы, -
это я от войны погибаю
под угрюмым присмотром Уфы.
Как белеют зима и больница!
Замечаю, что не умерла.
В облаках неразборчивы лица
тех, кто умерли вместо меня.
С непригожим голубеньким ликом,
еле выпростав тело из мук,
это я в предвкушенье великом
слышу нечто, что меньше, чем звук.
Лишь потом оценю я привычку
слушать вечную, точно прибой,
безымянных вещей перекличку
с именующей вещи душой.
Это я - мой наряд фиолетов,
я надменна, юна и толста,
но к предсмертной улыбке поэтов
я уже приучила уста.
Словно дрожь между сердцем и сердцем,
есть меж словом и словом игра.
Дело лишь за бесхитростным средством
обвести ее вязью пера.
- Быть словам женихом и невестой! -
это я говорю и смеюсь.
Как священник в глуши деревенской,
я венчаю их тайный союз.
Вот зачем мимолетные феи
осыпали свой шепот и смех.
Лбом и певческим выгибом шеи,
о, как я не похожа на всех.
Я люблю эту мету несходства,
и, за дальней добычей спеша,
юной гончей мой почерк несется,
вот настиг - и озябла душа.
Это я проклинаю и плачу.
Пусть бумага пребудет бела.
Мне с небес диктовали задачу -
я ее разрешить не смогла.
Я измучила упряжью шею.
Как другие плетут письмена -
я не знаю, нет сил, не умею,
не могу, отпустите меня.
Это я - человек-невеличка,
всем, кто есть, прихожусь близнецом,
сплю, покуда идет электричка,
пав на сумку невзрачным лицом.
Мне не выпало лишней удачи,
слава богу, не выпало мне
быть заслуженней или богаче
всех соседей моих по земле.
Плоть от плоти сограждан усталых,
хорошо, что в их длинном строю
в магазинах, в кино, на вокзалах
я последнею в кассу стою -
позади паренька удалого
и старухи в пуховом платке,
слившись с ними, как слово и слово
на моем и на их языке.
Х Х Х
...И отстояв за упокой
в осенний день обыкновенный,
вдруг все поймут, что перемены
не совершилось никакой.
Что неоплатные долги
висят на всех, как и висели, -
все те же боли, те же цели,
друзья все те же и враги.
И ни у тех, ни у других
не поубавилось заботы-
существовали те же счеты,
когда еще он был в живых.
И только женщина одна
под плеск дождя по свежей глине
поймет внезапно, что отныне
необратимо прощена.
СТРОКА
...Дорога, не скажу, куда...
Анна Ахматова
Пластинки глупенькое чудо,
проигрыватель-вздор какой,
и слышно, как невесть откуда,
из недр стесненных, из-под спуда
корней, сопревших трав и хвой,
где закипает перегной,
вздымая пар до небосвода,
нет, глубже мыслимых глубин,
из пекла, где пекут рубин
и начинается природа, -
исторгнут, близится, и вот
донесся бас земли и вод,
которым молвлено протяжно,
как будто вовсе без труда,
так легкомысленно, так важно:
"...Дорога, не скажу куда..."
Меж нами так не говорят,
нет у людей такого знанья,
ни вымыслом, ни наугад
тому не подыскать названья,
что мы, в невежестве своем,
строкой бессмертной назовем.
Х Х Х
Я завидую ей - молодой
и худой, как рабы на галере:
горячей, чем рабыни в гареме,
возжигала зрачок золотой
и глядела, как вместе горели
две зари по-над невской водой.
Это имя, каким назвалась,
потому что сама захотела, -
нарушенье черты и предела
и востока незваная власть,
так - на северный край чистотела
вдруг - персидской сирени напасть.
Но ее и мое имена
были схожи основой кромешной-
лишь однажды взглянула с усмешкой-
как метелью лицо обмела.
Что же было мне делать - посмевшей
зваться так, как назвали меня?
Я завидую ей - молодой
до печали, но до упаданья
головою в ладонь, до страданья
я завидую ей же - седой
в час, когда не прервали свиданья
две зари по-над невской водой.
Да, как колокол, грузной, седой,
с вещим слухом, окликнутым зовом:
то ли голосом чьим-то, то ль звоном,
излученным звездой и звездой,
с этим неописуемым зобом,
полным песни, уже неземной.
Я завидую ей - меж корней,
нищей пленнице рая иль ада.
О, когда б я была так богата,
что мне прелесть оставшихся дней?
Но я знаю, какая расплата
за судьбу быть не мною, а ей.
Х Х Х
Прохожий, мальчик, что ты? Мимо
иди и не смотри мне вслед.
Мной тот любим, кем я любима!
К тому же знай: мне много лет.
Зрачков горячую угрюмость
вперять в меня повремени:
то смех любви, сверкнув, как юность,
позолотил черты мои.
Иду... февраль прохладой лечит
жар щек... и снегу намело
так много... и нескромно блещет
красой любви лицо мое.
Х Х Х
У тысячи мужчин, влекомых вдоль Арбата
заботами или бездельем дня,
спросила я: - Скажите, нет ли брата,
меж всеми вами брата для меня?
- Нет брата, - отвечали, - не взыщите. -
Тот пил вино, тот даму провожал.
И каждый прибегал к моей защите
и моему прощенью подлежал.
Очень красивая женщина, пишущая очень красивые стихи, - вот ходячее определение. Подлили масла в огонь два её пишущих мужа - покойный Нагибин и здравствующий, дай Бог ему здоровья, Евтушенко. Нагибин успел перед смертью сдать в печать свой дневник, где вывел Беллу Ахатовну под неслучайным псевдонимом Гелла, и мы узнали о перипетиях их бурного романа. В свою очередь Евтушенко поведал о первом браке Б.А. - браке с собою - и о том, как эта во всех отношениях утончённая красавица энергично морила клопов. И хотя в дневнике Нагибина полно жутких, запредельно откровенных подробностей, а в романе Евтушенко "Не умирай прежде смерти" - масса восторженных эпитетов и сплошное прокламированное преклонение, разница в масштабах личностей и дарований даёт себя знать: пьяная, полубезумная, поневоле порочная Гелла у Нагибина - неотразимо привлекательна, даже когда невыносима, а эфирная Белла у Евтушенко слащава и пошла до полной неузнаваемости. Любовь, даже оскорблённая, даже переродившаяся в ненависть, всё же даёт сто очков вперёд самому искреннему самолюбованию...
Ахмадулиной часто подыскивали аналог или генеалогию. Ассоциировали то с Ахматовой, которая очень ругала её стихи (см. "Записки" Чуковской), то с Цветаевой, с которой у неё уж точно ничего общего... Ахматова и Цветаева - при всём различии темпераментов - поэты чёткие, афористичные, ничего лишнего, мысль остра и напряжена. Только у поздней Ахматовой изредка промелькнут самоповтор или словесная избыточность,- но и старческие её стихи блещут оригинальностью и беспощадностью. "Это недостаточно бесстыдно, чтобы быть поэзией",- ахматовская формула. У Ахмадулиной пафоса всегда столько, что ни о каком бесстыдстве не может быть и речи. Стыда - много, покаяния - тоже, но всегда красиво и пристойно. Так что поэтически ей всего, как ни странно, ни Мориц, ни Матвеева, ни Слепакова (интересно, кстати, это удвоение согласных в именах блистательных поэтесс-ровесниц: Нонна, Юнна, Новелла, Белла, сюда же просится и посредственный поэт Римма). Самый близкий к Ахмадулиной поэт - Высоцкий, в любви к которому она часто признавалась и который её боготворил...
Дмитрий Быков, 2003 г.
Почему опасен Лимонов?
Feb. 10th, 2008 11:25 am...Победа его в том, что его читают, в том числе молодые, не читающие почти ничего. И читают отнюдь не благодаря мату и рискованным описаниям - всё это осталось в прошлом. Поздний Лимонов и без мата неплох, и галлицизмы лишь прибавляют ему обаяния.
У власти всегда было безошибочное чутьё на истинный талант. Лимонов опасен не потому, что призывает к новому большевизму. Это всё чисто эстетические, а не социальные призывы. Лимонов опасен и для истеблишмента, и для власти только тем, что из читателей его уже не сделаешь трусов и ничтожеств, готовых терпеть всё.
Дмитрий Быков. 2003 г.
У власти всегда было безошибочное чутьё на истинный талант. Лимонов опасен не потому, что призывает к новому большевизму. Это всё чисто эстетические, а не социальные призывы. Лимонов опасен и для истеблишмента, и для власти только тем, что из читателей его уже не сделаешь трусов и ничтожеств, готовых терпеть всё.
Дмитрий Быков. 2003 г.
